Последний приют призрака

«Что же я натворил! – в ужасе думал Артемьев. – Я дал ход методикам гипнотической обработки сознания людей и подчинения их идее большевизма. Я оправдывал себя, вспоминая «Книгу притчей Соломоновых», некогда мною прилежно изученную, как и вся Библия: «Без откровения свыше народ необуздан». Но это не откровение свыше – это некое материалистическое словесное шаманство. Я укреплял в людях уверенность в том, что бесчеловечно жестокие меры расправы с инакомыслящими не только допустимы, но и единственно возможны. Я поддерживал их веру в величие той страны, которую они созидали, не имея при этом никакого четкого плана и даже представления о том, что делать и к чему это приведет. Я помогал им отвергнуть религию как «опиум для народа» и насадить вместо нее дух идолопоклонничества новым, рукотворным большевистским «божествам»… Почему я совершил это? Потому что хотел, чтобы дело, которому я отдал жизнь, победило! Иначе вышло бы, что жизнь моя прожита напрасно, что я преступник! Ведь, кроме всего прочего, я свел в могилу родителей, которые умерли один за другим, когда я впервые был осужден и сослан. А моя жена, которая погибла во время разгона демонстрации против Ленского расстрела в 1912 году? На эту демонстрацию я ее увлек! Я виновен в ее гибели. И разрушенная жизнь Марианны – дело моих рук…» В этом был весь Артемьев. Мысль о том, что тот режим, который устроил разгон этой демонстрации и крушение которого оплакивали многие, был тоже преступен, сейчас не посетила его…

Сейчас, глядя на трогательные останки человека, который никогда и никому не делал ничего, кроме добра, Артемьев понял, что швырнул его дар в кровавую грязь. Зло, которое совершено, нельзя искупить ничем. И даже смертью. Но это даст ему хоть какое-то успокоение…

Артемьев почувствовал, что его рука снова тянется к пистолету. В самом деле, зачем ждать еще шесть лет? Он был бы счастлив сейчас застрелиться. Прямо здесь. Рядом с останками человека, который благословил его рождение.

Но как святой старец мог так ошибиться?! Если он воистину был провидцем, почему же наделил Артемьева этим даром, который тот обратил во зло? Почему не предвидел этого? Почему не позволил исчадию зла умереть еще во чреве матери?

Артемьев достал пистолет и медленно взвел курок…

И в это мгновение ему вдруг показалось, что над мощами Саровского Святого поднимается некий светлый туман. Сначала он был зыбким, но вскоре сгустился, принимая вид человеческой фигуры – фигуры старика с седыми волосами и бородой, облаченного в белое.

Артемьев вспомнил, что уже видел нечто подобное – в ту незабываемую ночь в Сокольниках, когда из моря крови, которое было пролито им, Виктором Артемьевым, соткался призрак убитого Трапезникова, словно требуя отмщения за всех тех, кто погиб по вине Артемьева, но он уничтожил даже этот призрак, хотя его пытался заслонить собой Гроза, который и принял пулю, предназначенную видению…

Гроза?..

Гроза!

Это имя просверкнуло перед Артемьевым, подобно молнии – воистину подобно молнии, которая когда-то сделала Грозу тем, что он есть! – и он наконец-то понял, почему явился ему во сне Трапезников, почему позвал сюда, почему сейчас предстал перед ним призрак Саровского Святого.

Да, вещий старец воистину предвидел будущее в тот день, когда молодая женщина, беременная тем, кто будет называться Виктором Артемьевым, в беспамятстве упала рядом с могилой праведника. Артемьев – только посредник, посредник между святым – и Грозой, которому что-то предстоит сделать… что-то совершить… неведомо что, неведомо, во имя какой цели. Но Артемьев должен добиться, чтобы сюда приехал Гроза.

Когда? Пока это неизвестно, но, наверное, станет известно позднее.

А сейчас Артемьев должен остановить святотатство, которое творится перед ним. Остановить любой ценой.

Как только эта мысль пришла к нему, светлый призрак рассеялся в воздухе. И полутьма храма, где аромат свечей мешался с вонью то и дело сжигаемого магния, показалась Артемьеву тьмой кромешной…

Его оцепенение прорезал голос Дорофеева.

– А теперь мы должны все это уничтожить! – возбужденно крикнул он. – Сжечь! Как можно скорей! Ящик, тряпки, вату, кости! Все! Все!

Священники, охваченные ужасом, враз упали на колени. Никто из них не мог вымолвить ни слова.

– Молитесь, молитесь, ничего вам больше не осталось, – проворчал Дорофеев, сгребая в кучу покровы, лежащие в стороне. – А вы, товарищи, собирайте этот религиозный мусор – и в костер его. Нечего тянуть. Постановление правительства должно быть выполнено.

– Правильно, – поддержал его Шестаков. – Товарищ Дорофеев нам всем пример подает своей революционной непримиримостью. Раку надо расколоть, дрова кипарисные и дубовые хорошо гореть будут. Эй, кто-нибудь, принесите топорик!

– Хватит, – сказал Артемьев, шагнув вперед. – Довольно. Давайте-ка хорошенько подумаем, прежде чем совершать нелепые поступки.

– Что? – взвизгнул Дорофеев. – Это постановление правительства – для вас нелепо…