Последний полустанок

Носом прижавшись к стеклу, Тимофей Строил, как ему казалось, самые оскорбительные для собаки рожи. Делал вид, что нагибается и поднимает камень, грозил кулаком. Пес показывал зубы, рычал, а Римма его стыдила.

— Ось дурило! Помовчи хоч хвылынку. Тут ликари кажуть, що у тебя давление повышается. — Послышались какие-то другие голоса, и она спросила: — Хочешь сахару?

Тимошка вскинул голову. Под репродуктором вздрогнула металлическая пластинка, на мгновение открылся наклонный желобок, и в Тимошкину пасть скатился кусок сахара.

Виляя хвостом, пес ждал, когда вновь бросят ему сахар, но Римма не торопилась и болтала всякую чепуху. Как же тут Тимофею не досадовать? Назвали пса человечьим именем, посадили в тепло, кормят. А ты приплясываешь от холода, со вчерашнего дня маковой росинки во рту не было, дышать трудно. Псу хорошо, там внизу врачи о здоровье его заботятся…

От собачьего ошейника к втулке в стене тянулся кабель в металлической оплетке, соединенный с приборами на поясе. Наверное, к этому широкому поясу собака привыкла, ей не мешали ни микрофон для выслушивания сердца, ни электрический термометр, ни разные другие приборы, показания которых передаются на Землю и автоматически записываются на ленте.

Бабкину не приходилось иметь дело с подобными исследованиями, но некоторые приборы этого типа конструировались, вернее, приспосабливались для медиков в лаборатории, где он раньше работал.

Тимошка не дождался сахара, равнодушно взглянул на страдающее лицо за стеклом и потянулся к кормушке. Она была устроена довольно занятно и чем-то похожа на автоматическую поилку. В маленькое блюдце, прикрытое сеткой, поступала полужидкая овсянка. Пес слизывал ее с сетки, а голодный Тимофей глотал слюну и в то же время прикидывал, чем можно объяснить столь сложное устройство. Выводы, к которым он пришёл, оказались малоутешительными. Сетка нужна затем, чтобы удерживать кашу, когда диск поднимется так высоко, что ослабнет земное тяготение. Видно, в кормушке пружина, она постоянно прижимает кашу к сетке. Ведь собственной тяжести не будет.

— Не будет, — вслух прошептал Тимофей, еще раз глотнул накопившуюся слюну и перебежал к следующему окошку.

Здесь действительно были мыши. Но собака не могла их ни видеть, ни слышать. В такой же звукоизолированной, как и у нее, камере бегали нумерованные белые мыши. Да, да, нумерованные! На спинках их четко выделялись цифры. «Как у футболистов», — подумал Тимофей, и опять ему стало неприятно. Откуда-то вынырнула зеленая мышь, потом розовая, голубая. Мыши раскачивались на веревках, грызли хлеб и сыр. Аккуратно нарезанные кусочки великолепной пищи торчали в специальных зажимах. Тимофей не мог смотреть на это без головокружения.

За мышами смотрели глазом телекамеры — тут опять торчит ее объектив, — микрофон прислушивался к веселому писку, приборы передавали вниз, на Землю, не холодно ли мышатам, хватает ли воздуха, не прибавить ли кислорода? Ну конечно, вон куда потянулась трубка из оранжереи. Этим же кислородом дышал и одноглазый. Своим именем Тимофей не хотел называть пса даже мысленно.

В соседней камере жили Тимофеевы предки — пара макак-резусов. Родство, конечно, далекое, но существа они живые, веселые. Чувствуют себя прекрасно, прыгают, резвятся, перебрасываются бананами. Рядом с окошком лежит апельсин. Протянуть бы руку, схватить и вцепиться зубами в сочную мякоть. Губы пересохли, пить хочется. Дразнится обезьяна проклятая, содрала апельсиновую кожу и брызжущие соком дольки бросает в окошко. Мякоть шлепается о стекло, и тонкие обезьяньи пальцы размазывают ее по поверхности.

Обезьяны одеты довольно странно, в модные, с «молниями» курточки. Одна из них темная, а другая в большую клетку. Видно, это сделано затем, чтобы лучше различать обезьян в телевизоре. Под куртками, наверное, приборы. А вон и кабели прикреплены к поясам.

Но до чего же хочется пить! Неужели макаки ничего не пьют и обходятся апельсинами? Впрочем, если «Унион» поднимется выше, где не будет тяжести, то вода выскочит из сосуда и шариком поплывет в пространстве. Попробуй тогда напейся.

Зря беспокоился Тимофей — обезьяны не умрут от жажды. Макаке, той, что размазывала апельсины по стеклу, надоело это занятие, она потянулась к резиновой соске, торчащей из стены. «Неужели в космическом полете и человеку уготовано такое же? — невольно усмехнулся Тимофей. — Несолидно. Младенчество». В разных книжках о таких полетах он читал, что люди будут пить из резиновых груш. Но ведь это то же самое — соска. И опять он с философской усмешкой решил, что, собственно говоря, так и должно быть. Человек в космическом пространстве пока еще действительно младенец, делает лишь первые шаги.

Угол подъема диска постепенно увеличивался. Казалось, что вот-вот диск встанет совсем вертикально. Бабкин находился внизу, неподалеку от двигателей, и уже всерьез подумывал о том, как он сможет возвратиться в центральную кабину. Неужели придется карабкаться вверх? Во всяком случае, по ближайшей радиальной трубе не доберешься.