Последний парад

Он был еще курсантом, когда к приезду высокого начальства была дана команда навести полный блеск в гарнизоне. Первым делом вымыли полы, вымыли окна, идеально заправили койки, но этого оказалось мало. Старшина велел причесать ворсистые одеяла шашечками, глянешь против света — не одеяло, а форменная шахматная доска видится… Во всех этих приготовлениях курсант Стельмах принимал участие: куда было деваться, раз приказ. Но когда велели покрасить пожухшие листья сирени на кустах, обрамлявших плац, покрасить едучим пронзительно зеленым эмалитом, Алексей обозвал затею идиотизмом и участвовать в такой работе отказался. Результат незамедлительно был объявлен: пять суток простого ареста. Но тем все не кончилось. Высокий начальник оказался дотошным и въедливым. Он самолично осмотрел пищеблок и устроил разнос всей службе тыла, найдя заметенный в укромные уголки мусор, ему не понравилось, как моется посуда, он возмутился сальными ложками. После пищеблока инспектирующий начальник появился на складах материально-технического обеспечения, он не пропустил санитарной части и под занавес, добрался до гарнизонной гауптвахты. На гауптвахте сидело пятеро, у каждого полковник спрашивал сколько суток тому осталось досиживать, за что попал, есть ли претензии? Когда очередь дошла до курсанта Стельмаха, тот на вопрос, за что наказан, ответил на манер бравого солдата Швейка:

— Так что разрешите доложить, — за язык!

— В каком смысле?

— Сказал: каким же дураком надо считать начальника, чтобы к его приезду сирень красить эмалитом и полагать, будто он того не заметит… Пять суток отвесили, сутки отсидел уже…

Начальник молча покинул гауптвахту. Но к вечеру Стельмаха выпустили на волю, хотя, сами понимаем, его откровенность перед высоким начальником Алексею в актив не записали. А ведь выкрашенные эмалитом листья были новее не исключительным случаем, — бывало и сосновые иголки с плаца вручную убирали — поштучно! А еще припоминалось, как заезжий генерал глубокомысленно заметил: «Дерево должно быть деревянным…», и весь личный состав сдирал масляную краску с табуреток — скребли и шкурили до рассвета… Припадки дикого подхалимства повторялись с четкой последовательностью — едет комиссия! Аврал!

Однажды показывали новую материальную часть наземникам. Пояснения давал лично инженер дивизии. Один из гостей все норовил обнаружить непорядок, как бы невзначай он проводил носовым платком по плоскостям, по стойкам шасси. Платок, конечно, чище не становился, но и на большое безобразие не указывал, пока чиновный придурок не супул палец в выхлопной патрубок… Состарившийся Стельмах, вспоминая эту глупую сцену, возмущался не столько тупым служакой-пехотинцем — дураки они и есть дураки, всюду найдутся — сколько инженером его родной дивизии, тем, как он отреагировал на выходку торжествовавшего дикаря:

— Сегодня же накажу механика, лично наложу взыскание на разгильдяя… С годами Стельмах не становился терпимее.

— Понимаю, армии нужны не столько Лобачевские или Сахаровы, сколько старательные исполнители. Согласен. И без дисциплины в вооруженных силах нельзя. Тоже согласен. Но для чего культивировать показуху?

Когда-то командир эскадрильи, опальный герой великой войны научил и приохотил Алексея летать в таком плотном строю, что плоскость ведомого располагалась между плоскостью и стабилизатором ведущего. Алексей не только удерживался на месте в горизонтальном полете, но и маневрировал в паре, выполнял фигуры пилотажа.

Командира эскадрильи ругали: безобразничаешь, нарушаешь, рискуешь без необходимости, самовольничаешь, кому нужна такая показуха? И молодой, и постаревший с годами Стельмах такую показуху защищал о пеной у рта: это — не пыль в глаза… этому научиться надо, сто потов пролив, надрожавшись в страхе… Риск? Ясно — риск! Но только в рискованных полетах и растет настоящая уверенность в себе, рождается самоуважение. Человек — это надо знать! — способен на куда большее, чем предполагает.

Летел как-то Алексей Васильевич, возвращаясь из отпуска, пассажиром на аэрофлотовском Ил-12. Место ему досталось в самом хвосте. Вскоре после взлета он задремал. Это было странное состояние — от ближайшего окружения он полностью отключился, а каждое колебание самолета фиксировал моментально. В какой-то момент равномерный гул двигателей его убаюкал и он вроде провалился в настоящий сон, поэтому не сразу ощутил чужую руку на своем плече, не вдруг услышал и осознал, обращенные к нему слова:

— Извините, вы из летного состава? Вас провожали люди в авиационной форме, мы обратили внимание…

— А что надо?

— Вы случайно не летчик? — продолжала спрашивать стюардесса. Она не повышала голоса и старалась держаться так, чтобы не привлекать к себе внимания пассажиров.

— Летчик… и совсем даже не случайно. А что надо?

— Экипаж просит вас пройти в пилотскую кабину.

Алексей Васильевич поднялся со своего места и, не очень понимая, кому и для чего он мог понадобиться, прошагал вдоль прохода.