Последний парад

Через окно мы видели, как на городскую площадь вышел Телешов, постоял у памятника, а позади шли Таня и наш Юстик. И мне стало обидно, что мы с Далей сидим здесь, а они там, и Юстик с ними, и он должен быть именно с ними, а не с нами.

Когда они вернулись домой, Даля спросила у Телешова, что он теперь собирается делать.

— По дороге зайду в милицию, — ответил он. — Или, может быть, ты, Миколас, это сделаешь?

Я промолчал, понимая: осталось совсем немного, и они уедут, еще каких-нибудь полчаса.

— Хотя с большим удовольствием я бы схватил его за шиворот и сам оттащил в милицию.

— А если это сделал не Лайнис? — спросила Даля. — У вас же нет никаких доказательств.

— Тогда его отпустят, — сказал Телешов.

— А если не он, — снова сказала Даля, — а вы потащите его за шиворот, старого, больного, невиновного?

Телешов промолчал. Я знал, что Даля попала в самую точку; он и тогда, мальчишкой, был добрым и не терпел унижения и насилия.

— Лайнис не впустил нас в дом, — сказал Юстик. — Он там плакал.

Телешову не понравились слова Юстика, они били на жалость.

— А если бы не было предателя, то сейчас здесь бы сидели Марта и Эмилька и мы все были бы другие.

— Папа, нам пора, — сказала Таня.

— Я все равно это сделаю, — сказал Телешов. — Ты ведь знаешь, Миколас, иначе я не могу.

— Может быть, это и Лайнис, — быстро сказала Даля. — Но вы, видно, забыли гестаповцев: они могли его пытать, и он не выдержал. А за эти годы он, может быть, так настрадался, что своими страданиями добился снисхождения.

— Господин священник, вы во многом преуспели, — со злостью сказал Телешов и поклонился портрету дяди.

Эти полчаса были бесконечными. Но Даля не сдавалась. Она не могла сдаться из-за меня, из-за Юстика, хотя правда была целиком на стороне Телешова, а мы просто защищали свою шкуру.

А Юстик, который сидел на диване рядом с Далей, вдруг пересел к Тане. Может быть, он это сделал случайно, скорее всего именно так и было, просто ему хотелось посидеть рядом с девочкой, которая была для него прекрасной — ведь он из-за нее отважился на такие небывалые поступки — и с которой ему сейчас предстояло расстаться. Но мне показалось, что он сделал это со значением.

Даля, она очень чуткая, покосилась на Юстика и сказала:

— Мы не хотим с Миколасом лишних страданий. Вы этого не понимаете, Пятрас.

Она упорно называла его Пятрасом. Возможно, чувствовала свою вину перед ним, как я, и заискивала.

— Я хочу знать правду, — ответил Телешов.

— После войны у нас было много националистов. Мы жили в деревне, и к нам на постой стал рабочий отряд, который искал их. А утром, когда рабочие ушли, к нам ворвались националисты. Они поставили моего отца к печке и расстреляли. Стрелял один совсем молодой паренек, почти мальчишка. Ему было лет семнадцать. Он, когда выстрелил, сам испугался, заплакал. И один из них его ударил… А потом, через несколько лет, я его встретила. Он шел мне навстречу и нес на руках маленькую девочку… Понял, что я его узнала. Опустил девочку на землю и ждал… И я ушла.

— Пойдем, Танюша, — сказал Телешов.

Даля снова покосилась на меня: теперь ей было совсем плохо, приходилось бороться за меня в присутствии Юстика.

— Я хочу знать правду, — упрямо повторил Телешов. — Только и всего.

— А если ты ее узнаешь, — спросил я и почувствовал, как мною снова овладело то, Эмилькино, состояние, когда, несмотря ни на что, хочется открыться, — тебе станет легче?

— Нет, — ответил Телешов. — Правда не заменяет потерянного.

— Так зачем вы этого добиваетесь? — спросила Даля. — Вы помните их лица, помните их голоса, знаете их жизнь, разве вам этого мало?

Телешов ответил не сразу, и, еще не зная его слов, я вдруг понял, что он скажет что-то такое, что поразит меня.

— Танюша, не пора ли нам? — спросил он.

Даля облегченно вздохнула и сказала, что им действительно пора и что она сейчас соберется. Но я-то знал, что тех слов, которых ждал, он еще не произнес.

Таня встала без слов и посмотрела на Юстика. И он тут же вскочил. Юстик думал только об одном: думал, что ему надо будет вот сейчас расстаться с Таней, и он, по-моему, почти никого больше не замечал и ничего больше не слышал. Таня спросила отца, могут ли они пойти с Юстиком вперед. И Даля, опережая Телешова, разрешила им это, а сама направилась в другую комнату, чтобы собраться. И тут Телешов сказал те самые слова, которых я ждал.

— Правда делает человека свободным, — сказал он, не обращаясь ни к кому, и все остановились: Даля не успела скрыться за дверью, Юстик и Таня — выйти в прихожую. — Вот еще вчера я не знал, как погиб мой отец, и не помнил, как он меня сюда принес, а сегодня знаю. Хотя все это неутешительно, как ни странно, это сняло с моей души тяжесть. Правдой надо переболеть. Легче от этого не станет, но я буду знать, что мне открылась правда.

— Идите, ребята, идите, — сказала Даля.

— Пожалуй, мы лучше подождем вас, — сказала Таня. Она прикинулась совсем ягненком, а на самом деле ей не хотелось оставлять отца одного. — Подождем, Юстик?

Юстик кивнул.

— Бывает такая правда, которая пострашнее лжи, — сказала Даля. — И ничего не может изменить.