Последний опыт

Все последовавшие дни уныние безраздельно царило в доме Кларендонов. Неутомимый ум доктора погрузился в полную и безысходную депрессию, и он наверняка отказался бы от еды, если бы Джорджина силой не заставляла его принимать пищу. Большая тетрадь с наблюдениями в закрытом виде лежала на столе в библиотеке, а маленький золотой шприц с сывороткой против лихорадки — его собственное искусное приспособление с запасным резервуаром, прикрепленным к широкому золотому кольцу на пальце, — праздно покоился в маленьком кожаном футляре рядом с ней. Энергия, честолюбивые замыслы и неутолимое желание наблюдать и исследовать, казалось, умерли в нем; он ничего не спрашивал о своей клинике, где сотни пробирок с культурой вируса выстроились в ряд, напрасно ожидая его.

Бесчисленные животные, которых держали для опытов, резвились, живые и хорошо откормленные, под ранним весенним солнцем, и когда Джорджина, прогуливаясь между рядами роз, подходила к клеткам, она испытывала какое-то неуместное счастье. При этом она понимала, как трагически мимолетно оно — ведь начало новой работы вскоре сделало бы всех этих маленьких созданий невольными жертвами науки. Зная это, она усматривала в бездействии своего брата некое благо, и поощряла его отдых, в котором он так отчаянно нуждался. Восемь слуг-тибетцев бесшумно двигались по дому, как обычно, безукоризненно исполняя свои обязанности, и Джорджина следила, чтобы заведенный в доме распорядок не нарушался из-за того, что хозяин отдыхает.

Равнодушно оставив науку и стремление к успеху ради халата и комнатных шлепанцев, Кларендон позволял Джорджине обращаться с собой, как с ребенком. Он встречал ее материнские хлопоты тихой печальной улыбкой и неизменно подчинялся ее указаниям и распоряжениям. Дом окутала смутная атмосфера апатии и мечтательного блаженства. Единственный диссонанс в нее вносил Сурама. Он был по-настоящему несчастен и часто угрюмо и негодующе смотрел на светлое безмятежное лицо Джорджины. Эксперименты были его единственной радостью, и он тосковал без привычных занятий — ему нравилось хватать обреченных животных, тащить их, стиснув в руках, в клинику, и, зловеще смеясь, наблюдать горящим застывшим взглядом, как они постепенно погружаются в окончательную кому, широко раскрыв воспаленные глаза и высунув изо рта распухший, покрытый пеной язык.

Сейчас он явно приходил в отчаяние при виде беззаботных животных в клетках и часто спрашивал у Кларендона, нет ли у того каких распоряжений. Обнаружив, что доктор безучастен ко всему на свете и не желает начинать работу, он удалялся, бормоча себе под нос проклятья, и по-кошачьи прокрадывался в свою комнату в подвале, где его голос иногда звучал в странных глубоких ритмах, неприятно напоминавших какой-то обряд.

Все это действовало Джорджине на нервы, но не так сильно, как продолжительная апатия брата. Ее тревожило, что это состояние затягивается, и понемногу ее покинуло радостное настроение, которое так раздражало Сураму. Она сама разбиралась в медицине, и с точки зрения психиатра находила состояние доктора весьма неудовлетворительным; теперь ее так же пугало отсутствие у него интереса и энергии, как прежде — его фанатический пыл и переутомление. Неужели затянувшаяся меланхолия превратит человека некогда блестящего ума в безнадежного идиота?

Однако к концу мая произошла внезапная перемена. Потом Джорджина часто вспоминала мельчайшие детали, связанные с ней — такие незначительные, как присланная Сураме накануне коробка с алжирским почтовым штемпелем, от которой шел ужасно неприятный запах, и внезапная сильная гроза — крайне редкое для Калифорнии явление, — разразившаяся в ту ночь, когда Сурама пел свои монотонные молитвы за запертой дверью в подвале громче и напряженнее обычного.

А потом был солнечный день, и она собирала в саду цветы для столовой. Войдя в дом, она мельком увидела своего брата в библиотеке: полностью одетый, он сидел за столом, попеременно сверяясь с заметками в своей толстой тетради для наблюдений и делая новые записи уверенными росчерками пера. Он был бодр и энергичен, и в его движениях чувствовалась живость, когда он переворачивал страницу за страницей или брал книгу из стопки на другом конце стола. Джорджина с радостью и облегчением поспешила поставить цветы, но когда она вернулась в библиотеку, то обнаружила, что брата там уже не было.

Она, конечно, решила, что ее брат, должно быть, работает в клинике и обрадовалась при мысли, что его прежний ум и целеустремленность вернулись к нему. Понимая, что бесполезно из-за него откладывать завтрак, она поела одна и отложила немного еды на случай, если он неожиданно вернется. Но он все не приходил. Он наверстывал потерянное время, и когда она вышла погулять среди роз, все еще трудился в большой, обшитой прочными досками клинике.