Последний мятеж

— Потом расскажу… Хотя ладно: он собрал тут — возле Перуна — старейшин и сказал им, что знает, будто крестьяне собрались уходить жить на новое место.

— Да ты что?! — изумился Николай. — А мы и не знали!

— Разумеется — мы же чужаки. Но это еще не все. Он им сказал, что отказывается служить князю Рутичу, что отныне он сам будет князем. И пойдет вместе со смердами на новое место, где его никакой Рутич не достанет.

— Во дела! Так мужики, небось, потому и бежать собрались, что их эти князья с дружинниками задолбали сверх всякой меры! А он им на хвост садится?!

— Ты дальше слушай. Старички захотели, чтобы воевода перед Перуном отрекся от старой клятвы. Ну он отрекся, и все ждут, что будет. А тут этот коняга с покойником. Понимаешь, получается, что это вроде как сам Перун его топором-то.

— А почему не Свена?

— Откуда я знаю? Может, они думают, что Перун за Свена, а Лютя не отрекся и получил топором. Они же не знают, что это его сын.

— Ничего себе!!

— Тише ты! Еще не конец…

Воевода поднял на руках одетое в доспехи тело и медленно пошел к краю рощи. Старички потихоньку двинулись за ним. Возле конструкции из бревен, накрытых ветками, Свен остановился и с натугой выговорил:

— Ветки долой! Тут его место.

Деды зашушукались и выпихнули вперед того, кто помоложе. Кажется, это был старшинка из Нижней Онжи. Он извлек из-под бревен двузубые вилы с кривой засаленной рукояткой и начал быстро откидывать ветки. Свен стоял и ждал. Закончив, мужик метнулся к своим, чтобы не быть на виду, хотя воевода, кажется, никого вокруг не замечал.

Вар-ка подумал, что Свену, наверное, понадобится помощь, чтобы опустить тело в этот сруб-колодец. Он обогнул сооружение и встал с противоположной стороны. Рядом почему-то оказался дед Пеха, тихо бормочущий и делающий охранительные знаки руками.

Воевода подошел, опустил тело на крайнее бревно, заглянул внутрь… и отпрянул!

Чувствуя недоброе, Вар-ка подошел ближе: тесно друг к другу в срубе лежали два трупа — те самые молодые дружинники, которых князь Рутич оставил в помощь Свену. Парни в полном боевом облачении и при оружии. Под головы им подложены конские седла со всей, кажется, сбруей. Видимых повреждений нет, только под глазом одного из них здоровенный синяк, который позавчера поставил ему Лютя. Не сразу, но Вар-ка сообразил, что тела расположены так, чтобы на мелком сушняке, которым выложено дно сооружения, оставалось достаточно места.

— Чо ж ты, Свенушка? — заблеял рядом дед Пеха. — Ложи его, не томись! Ложи, ложи сердешного вот туточки, к стеночке. У стеночки-то и ладно будет. Подсобить ли, Свенушка? Места-то вволю, просторна изба-то, всем места хватит. А дровишки-то зри какие: сухие да отборные…

— Чо?!!

— Не гневись, Свенушка! Али не угодили чем? Мы ж и бревнышек покололи, и веточек подложили: така справа горит — залюбуешься! Ложи его, Свенушка, ложи, да и сам приляг рядышком: мы те вот тута в уголке обустроили. Ложись-ка, милай, не полошись понапрасну…

Вар-ка наблюдал за происходящим боковым зрением и выдать не мог. Скорее всего это сам Пеха не удержался и вильнул глазом. Свен заметил и обернулся. То ли он это сделал слишком медленно, то ли было уже поздно: с коротким хрустом вилы вошли ему в бок сзади — туда, где на доспехе железа не было.

Воевода ухватил было черен меча, но рука остановилась, и, спихивая внутрь тело Люти, он завалился в сруб. Снаружи остались видны только стоптанные подошвы его сапог да чуть покачивающаяся рукоятка крестьянских вил.

Тот самый скрюченный глухой старикашка перехватил сучковатую палку, на которую опирался, и, с широким замахом, врезал по спине старшинке из Нижней Онжи. У того слетел меховой колпак, а дед заорал ненормально громко:

— Тать косорукий! Чтоб тебя!! Мало тя брательник драл!! Ничо толком справить не можешь! — и снова палкой по покорной спине.

Ноги Свена дернулись еще раз и замерли. Дед Пеха заглянул в сруб, зачем-то понюхал воздух и засеменил, шоркая огромными лаптями, к остальным старикам. Там уже разгорался нешуточный спор:

— …и коников туды! Оне поганы, нам не потребны!

— Врешь, старый пень! Коники Велесовы — чисты оне!

— Сам ты гнилушка! То ж княжьи коники! Поганы оне, ни на чо не годны! Туда надо их!

— От греха подальше! Ить, скока сена жрать будут! А запряги-ка тако…

Они сидели на груде бревен у недостроенного забора и смотрели, как смерды в селище грузят свои волокуши. Принять участие в сборах примакам не предложили. На Николая, похоже, напал «говорунчик» — результат стрессов последних дней. Он говорил, молол языком, понимал, что собеседник его не слушает, и все равно не мог остановиться: