Последний летописец

Правительство — это, между прочим, министр юстиции Дмитриев, которому ведь полезно знать, что народ не тот, каким был прежде, что нужны реформы, серьезные дела, серьезная программа (очевидно, не худшая, чем была у Сперанского?).

„Дай бог, чтобы счастливый мир дал правительству более способов заняться с успехом внутренним благоустройством России во всех частях! Доживем ли до времен истинного векового творения, лучшего образования, назидания в системе гражданского общества? Разрушение надоело. Говорю в смысле нашего ограниченного ума: божественный видит иначе; но мы, бедные люди, имеем право молиться в засуху о дожде, в бедах о спасении“.

Иначе говоря, после войны нельзя жить по-старому: возможна вторая пугачевщина или мятеж какого-нибудь иного рода. На взлете побед, успехов, за 12 с небольшим лет до Сенатской площади, предчувствия Карамзина выглядят особенно значительными.

„Настал другой век. Дай бог тишины и благоденствия для остальных дней наших“.

Он из самих-то побед предлагает извлечь не только радостный, мажорный аккорд; однажды запишет: „Мы наказаны, но спасены со славою“. То есть в прошедшем, предвоенном периоде были какие-то роковые несообразности, тяжкие грехи, приведшие к наказанию и искуплению.

Историк, можно сказать, перефразирует древнерусского летописца, который восклицал (по поводу разорения Киева половцами): „Согрешили и получаем наказание. Как сделали — так и страдаем“. Карамзин толкует о наказании за недавнее; может быть, прав Сперанский, еще до войны как раз желавший заняться „внутренним благоустройством России во всех частях?“

Нет, тут Карамзин бы не согласился, но с обычной своей честностью, наверное, признал бы, что многого не видел, не понимал до великого 1812 года. Война и все то, что произошло с людьми, заставляет искать новые слова, новые формы…

„СВОЯ ПОЛУШКА“

Тревоги, победы, размышления — все это возвращает Карамзина к работе.

21 июля 1813 года он все-таки пишет „Примечания царствованию Ивана III“, то есть доделывает VI том, достигает 1505 года.

20 апреля 1814-го — Дмитриеву: „Надеюсь в Остафьеве кончить Василия Ивановича и прибавить главу о состоянии России, а после увидим“.

Рассказ движется к 1533 году.

15 июня 1814-го — Александру Тургеневу: „Оканчиваю Василия Ивановича и мысленно уже смотрю на Грозного. Какой славный характер для исторической живописи! Жаль, если выдам Историю без сего любопытного царствования“.

Охота к Истории вернулась, но теперь тесновато в одном XVI столетии.

30 марта 1814 года, в последние дни войны, Карамзин признается императрице-матери Марии Федоровне: „Хотелось бы мне потом остаток моих способностей употребить на описание великих происшествий нашего времени. <… > Не спешу — надобно видеть конец“.

Война окончилась, и Дмитриев из столицы (может быть, обменявшись мнениями с Марией Федоровной), очевидно, советует обратиться к недавним событиям. Карамзин отвечает: „Мысль описать происшествия нашего времени мне довольно приятна; но должно знать многое, чего не знаю. Не возьмусь за перо иначе, как с повеления государя. Не хочу писать для лавок: писать или для потомства, или не говорить ни слова. У меня есть царь Иван Васильевич: довольно для остатка дней моих и способностей“.

Итак, Иван IV или Александр I?