Последний Конунг

– Казнь должна быть осуществлена без промедления, – заключил чиновник, скатывая свиток и кивая своему сопровождению из варягов.

Четверо людей Харальда шагнули вперед и взяли Михаила и его дядю за руки. Мы с Хафданом не стали вмешиваться. Нас превосходили в числе, и кроме того, у меня уже не было сил. События вышли за пределы моего понимания, и я устал от всего этого. Меня больше не волновало, кто держит кормило власти в Царьграде. И я решил – пусть греки сами разбираются в своих делах.

Михаил продолжал умолять и всхлипывать. Он извивался в руках двух варягов, умоляя о пощаде.

– Пустите меня! Пустите! Мне обещали неприкосновенность, – повторял он снова и снова. Он знал, что будет дальше.

Позже будут говорить, будто увечье нанес Харальд из Норвегии, но это не так. Греки привели с собой своего мастера, и он имел при себе орудия своего труда. Маленький, весьма женственный на вид человек вышел вперед и потребовал жаровню.

Ждать пришлось недолго – кто-то принес домашнюю жаровню, на каковой обычно приготовляют пищу. В ней пылали угли. Жаровню поставили на землю. Палач – ибо таково было его ремесло, как я понял, – положил кончик длинного железного прута на уголья и стал раздувать их. Толпа сдвинулась так тесно, что ему пришлось попросить людей отодвинуться, освободить пространство для работы. Когда кончик прута засветился ярко-красным, человечек оглядел своих жертв. Лицо его ничего не выражало. Я вспомнил предостережение Пелагеи – те, кто занимается во дворце пытками и допросами, гордятся своей работой.

Михаил бился в истерике, бросался из стороны в сторону, умоляя пощадить. Его дядя Константин шагнул вперед.

– Позвольте мне первому, – спокойно сказал он. Потом, повернувшись к толпе, прибавил: – Я прошу вас еще немного расступиться, чтобы было достаточно свидетелей тому, что я встретил свою участь с храбростью.

Потом он спокойно лег на плиты мостовой навзничь, лицом к небу, широко раскрыв очи.

Мне же хотелось отвести глаза, но я был слишком потрясен. Палач со своим железным раскаленным прутом приблизился и ловко прижал кончик к правому глазу Константина. От боли тело его выгнулось, и почти в тот же миг железный прут погрузился в его левый глаз. Каждое прикосновение сопровождалось легким шипением и облачком пара. Константин с глубоким мучительным стоном перевернулся на живот и прижал руки к своим уже незрячим глазам. Кто-то помог ему встать. Кто-то достал шелковый плат и повязал ему голову, и двое придворных, не скрывая слез, поддерживали нобелиссимуса – без их помощи он не устоял бы на ногах.

И вот палач повернулся к Михаилу. Тот корчился в руках двух варягов и ревел от ужаса. Его ряса намокла – он обмочился. Палач кивнул, давая понять, что бывшего басилевса следует уложить на землю и держать лицом вверх. Два варяга силой поставили Михаила на колени, а потом опрокинули навзничь. Михаил все еще вертелся, выкручивался и выворачивался, пытаясь высвободиться. Еще два человека Харальда встали на колени и схватили его за ноги, прижав их к мостовой. Варяги, державшие Михаила за руки, вытянули их и прижали запястья так, что он оказался распят на земле.

Вопли Михаила поднялись до отчаянной высоты, он мотал головой из стороны в сторону. Палач калил железо, осторожно дуя на угли. Когда все было готово, он не спеша подошел к распростертому наподобие орла бывшему басилевсу и, даже не придержав его головы, вновь дважды ткнул раскаленным прутом. Из горла Михаила вырвался ужасный вой. Палач отошел, лицо его по-прежнему ничего не выражало, а варяги отпустили Михаила. Тот сжался, обхватив руками голову и рыдая. Придворные милосердно подняли его на руки и понесли прочь, а толпа, смолкшая в ужасе, расступалась, давая им дорогу.

Глава 9

Подобно кораблю, накренившемуся под ударом сильной волны, империя ромеев едва не опрокинулась, но снова встала на киль, благодаря балласту – многовековой покорности престолу. В дни после ослепления Михаила и его дяди в Константинополе было неспокойно. Горожане спрашивали себя, смогут ли две старые женщины править империей. Ведь вся механика управления может расшататься и остановиться. И тогда иноземные враги воспользуются случаем и нападут на границы империи. Начнется внутренняя распря. Но день шел за днем, ничего худого не происходило, и напряжение ослабло. В канцелярии, в судах и во множестве государственных ведомств чиновники вернулись к своим записям и архивам, и все в империи пошло по наезженной колее. Однако кое-что произошло. Во время волнений толпа ворвалась в Большой Дворец. Большинство стремилось к простому грабежу, но небольшой и решительный отряд ринулся в архивы и сжег податные записки, что и обнаружили чиновники, вернувшись в казначейство.