Последний из Воротынцевых

В сущности, невзирая на то, что она считалась одним из украшений высшего столичного общества, одной из богатейших невест в России и всеобщей любимицей при дворе, Марта была очень одинока. С кузинами ей не позволяли дружить, точно так же и им — с нею; она знала, что ее не любят родные, завидуют ей и с особенным удовольствием подмечают ее недостатки и промахи. Ей это так часто твердили с самого раннего детства, что, когда она стала подрастать, ее недоверие к родственникам росло вместе с нею.

Других же людей, кроме родственников да тех, которых она встречала в большом свете, с тех пор как ее представили ко двору и начали вывозить, она не знала.

Крепостных, которыми она была окружена, Марта за людей не считала. Кроме няни Григорьевны, жившей теперь на покое в одном из флигелей, да горничной Марины, приставленной к ней лет десять тому назад, она ни с кем из дворовых не имела случая перекинуться словом. Она даже и в лицо не знала этих дворовых.

Недавно Марина взяла себе на подмогу девчонку Хоньку. Марта каждой утро видела эту девчонку, когда та вносила в ее уборную тяжелое ведро с водой для умывания или когда собирала на совочек сор, выметаемый Мариной из спальни барышни. Эта девчонка забавляла Марту жгучим любопытством, с которым она смотрела на нее исподлобья, и ей не раз хотелось заговорить с этим быстроглазым бесенком, спросить, хорошо ли ей здесь живется, откуда ее привезли и есть ли у нее в деревне родные, но она не знала, как это сделать, чтобы не показаться всем окружающим странной и не навлечь на себя выговора от мадемуазель Лекаж, которая, она это знала, зорко следит за каждым ее шагом и обо всем доносит отцу.

Полинька, та знала бы, как поступить в подобных случаях. Ее отпускают совсем одну к незнакомым людям; она приехала с юга России в Петербург с какими-то купцами (и она в этом по секрету созналась Марте), заветная ее мечта — поступить на сцену!

А у нее, Марты, какая мечта? Разве только то, чтобы ее не отдали замуж за такого противного дурака, как барон Ипполит, — ни о чем другом не смеет она мечтать.

Если бы мадемуазель Лекаж сама не нашла нужным привезти к ним Полиньку, ей ни за что не позволили бы ни петь с нею, ни разговаривать.

За столом, сервированным по-праздничному, но в маленькой столовой, так как обед был семейный, сидело человек пятнадцать, между прочими и баронесса с сыном.

Марья Леонтьевна очень удивилась, когда ее муж, вернувшись после визитов домой, сказал, что заезжал к Фреденборгам и пригласил их обедать. Обыкновенно тех, кто у них разговлялся в ночь на Пасху, Александр Васильевич обедать на другой день не звал.

Удивились этому приглашению и Фреденборги, но и обрадовались в то же время. Барон Ипполит с каждым часом все больше и больше влюблялся в Марту, а теперь, когда по всем признакам можно было рассчитывать, что его предложение будет принято, он дал волю своему чувству и смотрел на молодую Воротынцеву такими влюбленными глазами, что все это замечали.

День был теплый, солнечный. За десертом кто-то заговорил про народное гулянье на Дворцовой набережной; Александр Васильевич приказал заложить открытые коляски и предложил гостям своим прокатиться. Все, даже и те, которые предпочитали бы отправиться домой и лечь спать, поспешили принять предложение с благодарностью.

Так же поступила и Марта, а между тем с каким удовольствием осталась бы она дома! Она предвидела, что барон и во время катанья будет сидеть против нее и надоедать ей своими вздохами, страстными взглядами, нежными намеками. Все это начинало ей уже не на шутку надоедать.

Теперь только заметила она то, что за обедом и раньше всем окружающим бросалось в глаза, а именно, что барон с какой-то особенной самонадеянностью позволяет себе ухаживать за нею.

Это открытие и оскорбило, и рассердило Марту. Как он смеет? Какое он имеет право? Неужели он воображает, что она может сделаться его женой? Такой пошлый дурак… Но если отец захочет? Нет, нет, не может этого быть!

Молодой девушке становилось так жутко при этой мысли, что она поспешила отогнать ее от себя и, чтобы скрыть тоскливое смущение, овладевавшее ею, впала в крайность — напустила на себя притворную веселость и стала беспощадно поднимать на смех своего обожателя, осыпала его колкостями, придиралась к каждому его слову, чтобы выставить его тупоумие.

Барон оробел и после каждой колкости Марты растерянно оглядывался на свою мать.

«Видите, как она со мною обращается, а вы мне разрешили надеяться», — говорил этот взгляд.

Это происходило в карточной угловой комнате, с дверью на балкон, где обыкновенно подавали кофе после обеда.