Последний из удэге

Сердито запихнув записку в ящик, она вышла так же стремительно, как и вошла, распустив по комнате вихрь своих, по крайней мере, четырех юбок.

— Наболдин Н.И., слесарь… или это неважно? Покорно благодарим-с, — сказал третий Наболдин-сын, принимая бланк. — Обязательно чернилами или можно собственным химическим карандашом?..

— Наболдина Фекла… Да, Андревна…

Толстушка тяжело дышала, обливалась потом, комкала в руках носовичок.

— Вы уж поясните, а то я просто так волнуюсь, ну, так просто волнуюсь!..

Семью Наболдиных завершила худенькая черноглазая девушка с большими руками, в сбившемся на затылок платочке.

— Наболдина Аня… то есть Анна Иванна, — поправилась она тоненьким голоском, заливаясь краской.

После семьи Наболдиных приходили и еще семьи, по таких больших уже не было. Как видно, те, что прошли первыми, осведомляли последующих о порядке выборов: баллотировка пошла живее. Лена втянулась в работу и перестала следить за лицами.

Однажды внимание ее отвлек пьяный. Ему долго приходилось изображать трезвого, чтобы попасть сюда; по инерции он, твердо ступая и сохраняя достоинство, прошагал к урне. В высоких, с раструбами сапогах, в просаленной и продымленной войлочной шляпе, смахивавшей на каску, со своими пышными прямыми рыжими усами и могучей эспаньолкой он походил на солдата из "Лагеря Валленштейна". Увидев двух девушек, он изумленно огляделся по сторонам и, не обнаружив милиционеров, очень рассердился.

— Так, — сказал он, багровея, — так!.. — И ударил кулаком по перилам. — Они думают, мы свово слова не скажем?.. Не-ет, господа хорошие, не-ет… — Он погрозил пальцем. — Мы с вас еще спу-устим шкурку… Мы! — выкрикнул он и ударил себя кулаком в грудь. — Литейщики!..

— Он совершенно пьян, — шепнула Лена. — Стоит ли его?..

— Уверена, что он не ошибется в списке, — сухо сказала Хлопушкина. — Гражданин, если вы не хотите подвести своих товарищей, — голос Хлопушкиной слегка дрогнул, — перестаньте кричать и назовите свою фамилию и адрес… Вы поняли меня?

— Понял я вас, вполне я вас понял… Товарищей, правильно… — он одобрительно покачал головой, — это оч-чень правильно. Мы их с тюрьмы ослобоним…

Он назвал себя и, получив бланк, некоторое время рассматривал его.

— Извиняюсь… Здесь? — смущенно сказал он, тыча в середину бланка.

— Совершенно верно.

Проставив цифру и затолкнув листок в ящик, он снял свою каску, молча поклонился Хлопушкиной до земли и, нахлобучив каску, вышел, твердо стуча сапогами.

"Не очень-то она соблюдает инструкцию", — подумала Лена.

Иногда Лена замечала, что среди голосующих попадаются и лично знающие Хлопушкину. Они весело или почтительно здоровались с ней, а опуская записку, улыбались или подмигивали Хлопушкиной: "Смотри, дескать, как идет дело!" Молодой рабочий в гимнастерке, со шрамом через всю щеку, попытался заговорить с ней, но она сделала строгое лицо и предупреждающе подняла руку.

— Очень нужно, Соня, — сказал он, покосившись на Лену.

Хлопушкина, тоже покосившись на Лену, отошла с ним в сторонку, и они пошептались.

— …Проходы все удалось заложить, хотя милиция и разгоняет… — доносилось до Лены. — …Хуже всего у вас, на Голубинке…

— Да ведь там сплошной обыватель, — отвечала Хлопушкина. — Как на железной дороге?

— Замечательно… Там Чуркин твой все дело организовал…

Хлопушкина покраснела.

— А ты не красней, он парень хороший…

— Так до завтра…

— До завтра…

"Какие проходы?.." Лена чувствовала, что вокруг нее совершается много такого, чего она не знает и не понимает. Зачем, например, все рабочие с утра собрались вокруг избирательного участка, когда они могли бы спокойно дожидаться своей очереди дома? Она вдруг вспомнила услышанный ею на площади разговор рабочих о лавочнике.

Уже давно прошел час обеда, избирательные списки были уже наполовину испещрены крестами и замусолены пальцами Лены, а с площади все еще доносился гул толпы, избиратели все проходили и проходили перед урной.

— Соня, ты замечаешь, что в числе избирателей не было еще ни одного лавочника или конторщика, все рабочие и рабочие? — спросила Лена.

Хлопушкина быстро повернула к ней лицо и несколько мгновений пытливо смотрела на нее.

— Нет, я не замечала, — сказала она, моргнув своими белыми ресничками, и отвернулась. — Да и не наше это дело, — добавила она сухо.

"Уж ты-то, наверно, знаешь об этом больше других…" Лена с оскорбленным чувством отметила, что Хлопушкина не доверяет ей.

"Что она пережила и что познала, что так изменило ее и придало ей эту твердость? — думала Лена. — Да, была беззащитна и унижена, и вот — нашла себя, хотя все в мире противостояло ей, а я…" Лена вспомнила все, что предстояло ей, и от ощущения собственного несчастья его овладело чувство зависти к Хлопушкиной.

XXXVIII

Около пяти часов участок посетили два члена избирательной комиссии. Они приехали на автомобиле и долго гудели рожком, пока пробирались сквозь толпу.

— Черт знает, что тут делается у вас! Митинговщина какая-то! — кричал один из них, в то время как другой проверял пломбы, печати и списки. — Вы даете повод для кассации! Вы знаете это?