Последний из Секиринских

— А что панна?

— Панна? Я еще не успел с нею познакомиться.

— Однако ничего?..

— Да, мила, умна, только отец…

— Что, отец? Что ты смеешь сказать против отца, моего старого приятеля? Прекраснейшее сердце, ангельская душа, шляхтич с головы до ног.

— Но зачем он столько пьет и других заставляет пить?

— Разве это худо, мосць-пане? У вашей братии, молодежи, все худо, что вам не по вкусу. За кубком сердце видно, как на ладони, за кубком люди дружатся и сближаются, пирушка возбуждает ум, воспламеняет чувства.

На эту тему пан Корниковский продолжал ораторствовать, пока они не дошли до квартиры. Там он, чувствуя, что голова его что-то кружится, поспешил раздеться, лег в постель и проснулся на другой день утром, когда пан Себастьян постучал к нему в дверь.

Несмотря на то, что было еще очень рано, подали тотчас вино и послали за Собеславом, которого Маржицкий хотел обнять и поблагодарить за вчерашнее посещение.

Легко можно было догадаться, что визит закончился не скоро; а когда закончился, то стольник снова с больной ногой лег в постель, гостя же отвезли на квартиру в самом восторженном расположении духа. Собеслав смотрел на эти угощения, пожимая плечами; но что было делать? Пан Корниковский не давал ему уехать из Черска и толкал его к панне Кларе, обещая взять на себя все хлопоты свадьбы лишь бы только он сошелся с невестой.

Две недели прошло в такой несносной жизни. Собеслав каждый день проводил по несколько часов с панной Кларой. Клара по смерти матери рано оставленная хозяйкою в доме — потому что отец и братья занимались только приятельскими попойками — привыкла управлять сама собой и не имела скромности и застенчивости, свойственных деревенским девицам. Ее речь, движения, смех и каждый ее шаг показывали в ней характер, выработанный, твердый и постоянный. Как отличная хозяйка, она была трудолюбива, предусмотрительна; и когда отец старался о дружеских связях за кубком, а брат хлопотал по делам, она думала о том, чем накормить и напоить их честную компанию. На ее руках были деньги, счета, переписка с экономом и заботы о завтрашнем дне. Она не отличалась женскими прелестями; ее не занимали наряды и желание нравиться; она смотрела на жизнь с холодной, печальной, бледной, исполненной хлопот стороны. Она не могла ничем понравиться; у ней было лишь одно достоинство: холодный рассудок, опытный и здравый взгляд на свет. Разговор ее был скорее мужской, нежели женский, обращение смелое; она любила насмехаться и шутила бесцеремонно, вольно, не заботясь, что о том скажут другие. Собеслав сперва ей удивлялся, потом ему понравилась ее необыкновенная откровенность; наконец, она его заняла и привлекла к себе непонятною силою. Он ходил к ней ежедневно, сидел у ней долго, сдружился с ней и напоследок без предисловий сказал ей однажды вечером:

— Вы должны догадываться, с какою целью ввел меня к вам в дом стольник. Что вы об этом скажете?

— Ну, а вы? — спросила она. — Мне не приходится первой объявлять свое мнение?

— Я был бы счастлив, если бы стольник достигнул цели своей. Я был бы счастлив, — повторил Собеслав тихим голосом, как будто эти неуместные слова обожгли ему губы, и он подавил в груди глубокий вздох о Люблине…

— Признаюсь вам, — сказала Клара, — что вы мне нравитесь. Вы не любите пьянствовать — это важное достоинство в моих глазах, потому что пирушки эти сидят у меня, как кость в горле. Вы молоды еще, приличны, рассудительны, говорят, богаты. Чего же больше могу желать я?

— Очень благодарен. Итак, я могу…

— О, погодите, погодите! Вы не знаете меня и не понимаете, какое бремя берете на свою шею. Во-первых, мы совсем небогаты, даже я думаю, что отец скоро будет принужден поселиться у зятя; следовательно, и наши пирушки перейдут к нему. За мной нет никакого приданого, кроме некоторых вещей моей покойной матери. Но это еще ничего; важнее всего, что я не та на самом деле, чем, может быть, кажусь в ваших глазах. Я привыкла быть госпожою в доме.

— И вы будете ей у меня.

— Я тружусь, но по собственной воле, ни у кого не спрашивая. Я довольно упряма.

— Полно, вы на себя наговариваете!

— Нет, пан Секиринский, это сущая правда. Наконец, хоть мне и тяжело в этом признаться, мне уже тридцать лет.

— Я старее вас.

— Так, но для девушки тридцать лет — это уже слишком. Согласны ли вы взять меня со всеми этими недостатками?

Собеслав рассмеялся и поклонился, но в сердце у него что-то болезненно зашевелилось.

— И с отцом, и с братом?

— Хотя бы и с ними.

— Надобно об этом хорошенько подумать, потому что они скоро на вас насядут. Мне кажется, что великие надежды на наш теперешний процесс кончатся ничем. Итак, вы видите, что предстоящая женитьба — не Бог знает, какое счастье. Ну, теперь скажите мне откровенно, что у вас есть и в чем состоит ваше богатство, о котором стольник так много нам разглагольствует.

Секиринский, платя откровенностью за откровенность, рассказал ей обо всех обстоятельствах, пропустив только жизнь свою в Люблине, о которой упомянул слегка, в нескольких словах.