Последний из праведников

— Ой, — неожиданно вспомнила Муттер Юдифь, — мадам Вассерман сказала, что ни одна страна уже не принимает евреев. Даже в дикие страны в Африке, в Азии — я знаю? — уже не попасть. Даже они не дают нам визы. А мадам Розенберг сказала сегодня утром мадам Вишняк, что англичане впускают на Святую Землю не больше двухсот евреев в месяц. Представляете себе? Двести евреев в месяц со всего света? В одной Германии сколько несчастных евреев! А в Австрии! А сколько есть Леви! Но это еще не все! Говорят, эти душегубы пускают только богатых. На границе нужно предъявить самое меньшее тысячу фунтов! Ну, я вас спрашиваю, зачем нам виза, если…

— Там и границы-то нет — одно море, — заметил Биньямин.

— Хочешь море — пускай будет море! — взорвалась старуха. — Но стоит оно тысячу фунтов! Америка, Африка, Азия, море, не море — какая разница? Чтобы бедному еврею поехать — по морю или по суше, в Америку или в Палестину, на луну или на солнце, — нужно тысячу фунтов, и кончено! Боже мой, Боже мой, верно говорят: как бедному жениться, так и ночь коротка. Куда нам деваться, куда ехать? С детьми… Только на тот свет…

— А что, если во Францию? — спросил Биньямин без тени иронии в голосе.

— Ой, горе нам, горе! Во Франции другая история: мадам Вассерман сказала, что французы терпеть не могут немцев. Ну, вы слышали что-нибудь подобное!

— Так мы же не настоящие немцы, — в простоте душевной сказала барышня Блюменталь. — Разве мы уже не евреи?

Тут Биньямин не выдержал и улыбнулся. Наивность жены всегда веселила его ум, чуткий ко всяким фантазиям Создателя.

— Ой, жена ты моя ненаглядная, — ответил он под смех стариков, — ты знаешь, для немцев мы только евреи, а для французов — только немцы. Ну, как тебе это нравится! Мы везде не к месту: здесь мы евреи, там немцы…

— Но бедны мы везде одинаково! — воскликнула Муттер Юдифь, которую не так-то легко было отвлечь от начатой ею темы.

— Боже мой, может, я совсем дура набитая, но я все-таки не могу понять, что же нам делать, сказала барышня Блюменталь и сложила тонкие руки на своем, как всегда, огромном животе, — словно хотела успокоить будущего ребенка.

— Подождать немного, — сказал дед.

— Кричать, — усмехнулся господин Леви-отец, — как кричали евреи в Проскурове.

— Боже мой! — завопила Муттер Юдифь. — Он еще шутит! Мы на краю гибели, а у него шутки на уме!

Тут Мордехай поднялся и, размахивая перед собой руками, как крестьянка, разгоняющая цыплят, выпроводил из комнаты малышей, дав Эрни свечу, чтобы он им посветил в коридоре.

Закрыв за ними дверь, он печально посмотрел на Юдифь своим тяжелым взглядом и сказал:

— Это не совсем шутка. Евреи в Проскурове кричали семь ночей подряд. Да, да. Шельнский раввин рассказывал мне, что из каждого дома в гетто несся крик, из каждого окна от первого до последнего этажа. В Проскурове орудовал казак Шельгин. Каждый вечер приводил он белогвардейцев, да покарает его Бог, и все улицы встречали его криком. Чудо же состояло в том, что бандиты приходили шесть раз подряд, но каждый раз уходили из-за криков. Это известная история, — закончил он озабоченно.

Барышня Блюменталь схватилась за горло.

— А что случилось на седьмую ночь? — едва выдохнула она.

Но ни дед, ни Биньямин, очевидно, не услышали ее вопроса и уж во всяком случае не сочли уместным уточнять, что же случилось в Проскурове в конце тысяча девятьсот восемнадцатого года на седьмую ночь тех душераздирающих криков…

Наступила тишина.

— Знаете, мне действительно становится страшно, — сказала Муттер Юдифь, улыбнувшись невестке.

— Я уже думаю, может, и в самом деле лучше быть немцами во Франции, чем евреями в Германии? Я, конечно, понимаю, хрен редьки не слаще, но все-таки…

Облокотившись на стол и подперев лицо ладонями, Мордехай сидел с отсутствующим видом.

— Ночь на носу, а тут эти звери бродят вокруг. А у нас дети… дети… — вдруг мрачно пробормотал он.

— Хочешь, я выйду посмотреть? — спросил Мориц.

— Нет, нет, нельзя себе позволять такой роскоши… Ах, да, — вернулся он к начатому разговору, как все старики, с трудом вспоминая, на чем остановился. — Мы, кажется, говорили о Франции. Я не знаю, нужно ли вообще бежать. Завтра успокоятся немцы, и за меч Божий возьмутся французы. Много ли мы выиграли от того, что уехали из Земиоцка? Ибо сказано: «Нечестивцы — жезл гнева Божьего, бич в их руках есть Мое негодование». Все, что происходит, есть Божье наказание. Так чего же вы хотите? Избежать Его воли? (Благословенно имя Его во веки веков, аминь). Я знаю немцев — не совсем уж они дикари, это вам не украинцы. Немцы отнимут у нас все, но не жизнь. Вот я и говорю: терпение, дети мои, молитва и терпение.

Старик вдруг замолчал и бросил на дверь горестный взгляд.