Последний из праведников

Она стояла, набросив вышитый красными цветами халатик, и через ее плечо Эрни увидел на своем бывшем месте голый торс какого-то мужчины. Знакомая картина: пышно убранная дубовая кровать, на потолке зеленый круг от абажура, комнатные туфли (не раз вставлял он в них лихорадочно дрожавшие ноги), приторный запах сплетенных тел: комната до конца никогда не проветривалась. Но теперь ему показалось, что все это отошло от него и плывет перед глазами, как мертвая рыба. Мадам Трошю тоже выглядела совсем другой. Не была она ни красивой, ни уродливой (когда-то он все думал, какое определение, к ней подходит). Она просто бесцельно плыла по течению.

— Я хотел сказать тебе до свидания, — повторил он. — Думал, нехорошо уйти, не попрощавшись.

При звуке его нежного голоса она задрожала, прижала руки к голой груди и неожиданно закричала:

— Господи, что я натворила!

Она в отчаянии ломала руки.

— Ну, ну, перестань плакать, — сказал Эрни.

Он шагнул в спальню и подошел к фермерше, которая окаменела от непонятного ему горя.

— Вы же знаете, у такой красавицы, как вы, недостатка в мужчинах не будет, верно?

— Дитя! Малое дитя! — закричала она, не отводя от Эрни широко раскрытых глаз.

Больше она не проронила ни слова — только ломала руки. Эрни боязливо отступил к дверям. Обернувшись в последнюю минуту, он улыбнулся на прощанье, но женщина лишь беззвучно шевелила губами.

На лесистой тропинке, спускавшейся в деревню, ему снова показалось, что он что-то забыл на хуторе, только не знал, что.

— Паршивая собака, — вдруг прошептал он.

Усевшись посреди темной дороги, где блуждали неясные тени, будто вышедшие из всей его жизни, он, по еврейскому обычаю, в знак унижения посыпал голову землей.

Этого ему показалось мало.

Он начал бить себя по лицу. Вскоре ему почудилось, что тот, кому он наносит пощечины, хоть и есть он сам, но какой-то другой, и получалось, что он бьет не себя. Поэтому он не удовлетворился и побоями.

Тогда он стал царапать левую руку правой и наоборот, чтобы ни одной не было пощады. Но все время рождалась третья рука.

Тогда он попытался вспомнить все способы унижения, к каким только прибегали его предки. И он назвал имя Бога. И он не увидел ничего, перед чем можно унизить себя. И он вызвал образы своих родных. Но родные уже давно умерли и ничем не могли ему помочь.

Тогда он застыл и сидел, не шевелясь, без слез. Потом он наклонился, поднял камень, разодрал им щеку, и только когда почувствовал боль, из глаз выкатилась слеза, за ней другая и третья… И когда он прижался щекой к земле, и когда обнаружил в себе источник слез, который считал навсегда пересохшим с тех самых пор, как услышал Ильзины три хлопка, и когда почувствовал, что покойный Эрни Леви восстал из мертвых, — только тогда его сердце тихонько раскрылось навстречу прежнему свету.

ЖЕНИТЬБА ЭРНИ ЛЕВИ

1

Марэ, старинный район Парижа, где когда-то жили маркизы, давно уже стал, наверно, самым запущенным местом в городе. Поэтому в нем было еврейское гетто. Шестиконечные звезды во всех витринах напоминали христианам, что здесь нужно быть настороже. Такие же звезды и на груди у торопливых прохожих, которые робкими тенями мелькают под домами; только это матерчатые звезды, размером с морскую звезду; они нашиты с левой стороны, у сердца, и в центре каждой из них клеймо, как фабричная марка: «Еврей». У детей звезды той же величины, что и у взрослых, отметил Эрни; они как будто пожирают хилую грудь, впиваясь в нее своими шестью лучами, как щупальцами. Эрни смотрел на этот клейменный мелкий скот и не верил своим глазам. Над каждой головой ему чудился нимб ужаса. В дальнейшем он убедился, что глаза его не обманывают.

Улица Экуфф, где находилось Объединение, показалась ему самой «живописной» во всем Марэ, а дом, в котором оно помещалось, — самым покосившимся и печальным.

С бьющимся сердцем, охваченный любопытством и щемящей тоской, какую иногда вызывает дышащая на ладан лестница, постучался он в узкую дверь на шестом этаже. Открыл маленький старик. Через его плечо Эрни увидел еще троих таких же маленьких стариков, выстроившихся, как на смотре. Хозяин чуть сдвинул ермолку вперед и вернул ее на положенное место.

— Проходите, пожалуйста, — пробормотал он.

Его тонкий голос и чопорные манеры напомнили Эрни слащавую вежливость Биньямина.

Закрыв за Эрни дверь, хозяин шагнул к нему, едва заметно поклонился и протянул руку.

— Добрый день, месье, — сказал он.

Остальные три старика по очереди повторили приветствие. У всех четверых были одинаковые бородки клином, одинаково глубоко запавшие глаза и одинаково высокие еврейские лбы. Однако первый старик был покультурнее, судя по тому, как безупречно произнес он это «месье», которое никак не давалось остальным: один сказал «мосье», другой — «мусьи», а третий и вовсе промямлил «мисью».

Хозяин дома сдержанно представил их гостью: «Мосье» оказался заместителем председателя Объединения, «Мусьи» — генеральным секретарем и «Мисью» — казначеем.

— А вот председатель, — поднеся руку к сердцу, сказал хозяин о себе в третьем лице, словно стесняясь произнести спесивое «я».