Последний из миннезингеров (сборник)

– Сашка, ты чего это, подругу свою не признал! – возопила старушка, бойко семеня ко мне.

Горожане вокруг нас недоуменно переглянулись. Поэт, вместе с которым мы ехали из Москвы, пожал плечами и зашагал прочь. Приблизившись ко мне, Люба качнула головой ему вслед.

– Нормальный парень, – неопределенно пробормотал я.

Люба не поверила:

– С одной-то стороны он парень нормальный, а с другой – хрен ему в задницу.

5

Моя подруга Люба Вешнякова работала санитаркой городского морга.

Правильнее сказать, она была подругой моей мамы, с которой, переехав в город из деревни Чертовицы, всю жизнь отработала в районной больнице. А потом уже стала дружить со мной. В выражении своих мыслей и чувств Люба не стеснялась никогда. Может, поэтому мы и подружились – не помню. Помню лишь обстоятельства, при которых это произошло.

В 1998 году у меня умерла бабушка. В ожидании похорон я прохаживался у городского морга.

– Загляни, спроси, может, помочь чего надо, – попросила мама.

Я зашел в морг.

Прибранная, наряженная, бабушка уже лежала в гробу. Помогать хозяйке неприметного маленького деревянного строения, расположенного во дворе больницы, было не в чем.

Увидев меня, Люба развела руки и, кивнув чуть наискось, одновременно пожала плечами: ничего, мол, не поделаешь. Жизнь есть жизнь, а смерть есть смерть. И не самая плохая смерть. В подтверждение этих невысказанных слов Люба кивнула на синюшный труп молодой бабы, скукожившийся на соседних деревянных нарах:

– Допилась, блядь, – буркнула Люба.

6

– Дочку-то из морга думаете забирать? – не сказала, а бросила Люба в телефонную трубку.

По ту сторону провода молчали. Потом раздалось какое-то тонюсенькое пиликание, звук падающего тела и короткие гудки.

Люба хмыкнула.

Я зашел в морг за капустной рассадой, которую Люба с торжеством библейского сеятеля раздавала весной всем знакомым, приговаривая: «Себе да нищим, себе да нищим…»

– Как обживаешься?

Я пожал плечами.

– Чего болячка на губе?

– Так, простыл.

– Ы-ы, – Люба осуждающе покачала головой. – Ноги в тепле держать надо. Я ужо тебе носки свяжу. Этого только спровадить надо.

И она кивнула на маленький трупик.

Я укоризненно покачал головой. Люба спохватилась:

– Ребеночка подобает земле придать…

И вновь потянулась к телефону, комментируя свои действия:

– Два, шошнадцать…

Меня кольнуло смутное подозрение.

– Чья девочка? – перебил я Любу.

Вешнякова словно наугад пробубнила знакомую мне фамилию.

– Я говорю, дочку из морга будете забирать? – заорала она через секунду.

Я подскочил к Любе, вырвал из рук телефонную трубку, бухнул ее на рычаг.

– А потому что думать надо! – заорал я громче Любиного.

– Об чем? – застенчиво улыбнулась моя семидесятилетняя подруга.

– Вообще! – взвыл я. – Он ведь дважды женат. Понимаешь?

– Ну, – кивнула Люба.

– И это, – я кивнул на тело, – ребенок от второго брака.

– Ага!

– Так какого… ты звонишь его первой жене, у которой от него тоже дочь, только уже на выданье?

– Не знаю, – пожала Люба плечами и смущенно хихикнула.

– А блядовать не надо было, – решила она через минуту и вновь потянулась к телефону.

– Ошибочка вышла, – поглядывая на меня, запела старушка в мертвую тишину. – Дочка не твоя, а ейная. Дак чего – вы который-то-нибудь из морга ее думаете забирать?

7

Слово «обживаешься» было сказано Любой не случайно. За год до этой встречи я потерял маму.

Однажды она вышла из дверей своей опустевшей трехкомнатной квартиры ровно в полночь. Поднялась со второго этажа на третий и далее – на чердак. Вышла на крышу. И пошла по млечному пути в вечность.

Я горевал.

– А скажет кто-нибудь слово на похоронах? – робко поинтересовался я у Любы, когда она пришла наутро мыть покойную.

– Не бе-спо-ко-ой-ся, – спокойно и убежденно протянула, махнув рукой, моя подруга, – это помыть некому, а сказать у нас желающие всегда найдутся.

8

Шерстяные носки прибыли через два месяца, в самый разгар лета.

В то утро я гонялся по дому за своим огромным персидским котом, который по-тихому испортил старенький, но добротный диван.

Наконец, я загнал кота в угол, но бить усладу глаз моих рука не поднимались.

«Как для некоторых невыносим запах мочи, так для меня невыносимо его отсутствие», – виновато произнес кот.

А если он этого не произнес, то что-то подобное можно было прочитать в его огромных желтых гипнотических глазах. Но философская сентенция кота была прервана самым бестактным образом.

– Чегой-то? – поинтересовалась Люба, ставя у порога продуктовую сумку времен позднего застоя.

– Диван пометил.

– Хозяйка где?

Я промолчал. Хвастать было нечем.

– Иди-кось погуляй, – приказала Люба и потянулась к коту, не вдруг обратившему к ней свой величавый взор.

– А…

Но Люба строго посмотрела на меня, и я ретировался на крыльцо.

Закурив сигарету, я стал думать о жизни, но что-то мешало моим размышлениям.

– Гвозди, что ли, где-то забивают? – произнес я вслух, но вдруг услышал тоненькое жалобное мяуканье.

Пораженный догадкой, я запулил окурок в огород и помчался в дом.

– Кто-тут-блядь-на-ссал?! – речитативом повторяла старушка, на каждый слог тыча кота носом в деревянный подлокотник.