Последний император. Жизнь и любовь Михаила Романова

«Копенгаген. 13 августа 1909 года.

Моя дорогая, красивая Наташа, у меня нет слов, которыми я бы мог выразить свою благодарность за все, что ты дала мне в жизни. Наше пребывание здесь навсегда останется самым ярким воспоминанием всего моего существования. Не печалься, с Божьей помощью мы скоро опять встретимся. Пожалуйста, верь всегда моим словам и моей нежной любви к тебе, к моей самой дорогой и блестящей звезде, которую я никогда, никогда не оставлю и не покину. Я обнимаю и целую всю тебя… Пожалуйста, верь, что я весь твой. Миша».

В этих словах Михаил обнажил сердце. Что к ним можно добавить? Но главное, конечно, не сами слова. Скупые строки дышали святой правдой, и Наташа чувствовала, понимала это. Поэтому и хранила почтовую открытку как самую дорогую реликвию до конца своих дней.

В тот же день, в три часа пополудни, датский король, его семья, придворные и русский посланник с женой приехали в порт, чтобы проводить дорогого гостя, направлявшегося в Россию. Великий князь Михаил всем улыбался, был любезен с провожающими его, и с жаром уверял хозяев, что испытал настоящее счастье в Копенгагене. Члены датской королевской семьи даже представить не могли, насколько же он оказался искренен в выражении своих чувств.

В шесть часов вечера на «Зарнице» подняли якорь, и императорская яхта медленно направилась из гавани в открытое море. А великий князь Михаил, покинув палубу, прошел в свою каюту. Думал он лишь об одном – о новой встрече с любимой Наташей. Он понимал, что жизнь для него без этой женщины теряет всякий смысл. И заменить ее никто никогда не сможет. Он сел за письменный стол и положил перед собой чистый лист бумаги. Мысли переплавлялись в строки. Он писал своей возлюбленной, что непрестанно обращается с просьбой к Богу – дать им шанс всегда и везде быть вместе…

Глава девятая В Москве

После того, как великий князь Михаил получил назначение в Орел, всем стало ясно: Вульферту не позволят остаться в полку Синих кирасир. Он оскорбил брата самого императора, устроив скандал, и этому не может быть прощения со стороны власть имущих. Поэтому вскоре после отплытия Михаила Александровича в Данию барон Фредерикс вызвал генерала Бернова в Царское Село, чтобы решить дальнейшую участь поручика Вульферта. Того, в свою очередь, вызвал полковник фон Шведер, и предложил Владимиру подать в отставку из-за его дурного поведения.

Многие офицеры, оскорбленные тем, что случилось в полку, хотели также наказать и Наталию Сергеевну. Они были уверены: она обязательно вернется в Гатчину, и спешно провели секретное совещание, на которое решили не приглашать командира полка генерала Бернова. Ведь он, по мнению большинства, не пожелал предотвратить разразившийся скандал.

Собрание офицеров было созвано полковником бароном фон Шведе-ром. Двери парадного зала закрыли, удалив предварительно оттуда всю прислугу. Впрочем, она была прекрасно осведомлена о предмете разговора.

Вот как описывает его В. Трубецкой в «Записках кирасира»:

«Господа, – начал полковник, понизив голос, – до нашего сведения дошло, что на этих днях один наш офицер, а именно, поручик Хан-Эриванский, находясь в Петербурге, позволил себе показаться в ложе театра в небольшой компании, среди которой находилась некая известная вам дама. Дама, которая своими поступками в свое время бросила тень на наш полк, и которая (как всем хорошо известно) навлекла на полк неудовольствие нашего августейшего шефа – обожаемой нами императрицы. Казалось бы, этого уже… достаточно для того, чтобы наши офицеры раз и навсегда порвали всякие отношения с этой особой, очернившей полк. К глубокому моему сожалению, у нас нашелся все же офицер, не пожелавший этого понять! Появление Хана-Эриванского рядом с этой дамой в общественном месте может быть рассматриваемо как возмутительная демонстрация, как своего рода протест перед двором – поступок, отнюдь не достойный Кирасира! Господа, есть вещи, которые мы не имеем права прощать и старшие офицеры полка считают, что отныне поручику Хану-Эриванскому нет более места в кирасирском полку. Поручику предложено в двадцать четыре часа подать рапорт об увольнении в запас.

Все сидели как громом пораженные. По лицам кое-кого из офицеров, низко опустивших голову, можно было заключить, что они переживают неприятные минуты. Наступила пауза.

– Никто не возражает, надеюсь? – спросил Эдуард Николаевич, обводя присутствующих злыми глазами. Молчание.

– Благодарю вас! – поклонился полковник и, сделав выдержку, продолжал: