Последний император

— Ваша раба не виновна, не виноваты и эти птицы. Мне показалась невыносимой мысль, что они будут страдать вместе со мной. — Обвив мои ноги руками, Хуэй Сянь упала на колени и разрыдалась. После стольких дней разлуки ее звонкий девичий голосок звучал тихо и жалобно, совсем как голос зрелой женщины. — Прошу вас, государь, не думайте, что я не оценила вашей доброты. Ваша раба уже не та, прежняя, и душа ее мертва, а ее чистое тело еще живет лишь ради вас. Свои истинные чувства я доверила птицам и послала их вам, государь. Не сделай я этого, мне и после смерти не суждено было бы обрести покой.

— Я нисколько не виню тебя. Я не знаю, кого винить. Но одна из этих птиц, пестрая иволга, была ручной, и ей не улететь далеко, она может умереть на полпути. Не надо было отпускать эту иволгу.

— Пестрая иволга уже умерла, а так как вашей рабе негде было ее похоронить, я устроила ей саркофаг из своей шкатулки для туалетных принадлежностей. — Хуэй Сянь с благоговением вытащила из-за алтаря шкатулку из сандалового дерева, открыла крышку и стала мне показывать.

— Чего тут смотреть, возьми да выбрось, раз сдохла, — замотал головой я. Мертвая птица уже страшно смердела, но Хуэй Сянь продолжала держать шкатулку, как что-то священное. Такой способ похоронить птицу заставил меня много о чем задуматься. Взявшись за руки при тусклом свете свечи, мы смотрели друг на друга, и на ее явно изможденном лице я заметил какую-то недобрую тень. Оказалось, это было перышко, выпавшее перед смертью у прекрасной маленькой птицы. Именно оно скользнуло тенью по милому девичьему лицу. Я гладил его, холодное, как лед, и вся рука у меня намокла от слез.

Слезы Хуэй Сянь хлынули фонтаном, когда она, рыдая и останавливаясь время от времени, стала читать наизусть написанные мной стихи. Прочитав последнее стихотворение, «Мелодия цветка магнолии», она вдруг без чувств упала ко мне на руки. Я крепко держал ее в своих объятиях и с безграничной любовью и жалостью ждал, пока бедняжка придет в себя. Той ночью откуда-то издалека до Безбалочного Павильона доносились то звонкие, то еле слышные звуки флейты-дунсяо.[33] Запах гниющего дерева в зале смешивался с тонким, как у орхидеи, ароматом девичьего тела, и мне казалось, что это сон. Именно тогда я понял, что по-настоящему попался в сети чувств, возникающих между мужчиной и женщиной.

«Я хочу, чтобы эта девушка во что бы то ни стало была первой государевой наложницей», — сказал я Яньлану.

Чуть позже и произошел тот крупный скандал во дворце, когда я, угрожая отрубить себе палец, заставил двух этих дам утвердить Хуэй Сянь в этом ранге. А случилось это после того, как Яньлан поведал мне народное предание о том, как один молодой ученый по имени Чжан на глазах у родителей отрубил себе палец, чтобы взять в жены девушку, «прошедшую огонь и воду».[34] Не знаю, намекал ли мне умник Яньлан, чтобы я взял на вооружение такую же тактику, но это, несомненно, кое на что открыло мне глаза.

Помню, в тот душный полдень в Зале Парчовых Узоров, когда я нацелил лезвие меча на указательный палец левой руки, обе женщины побелели от страха. Потрясение на их лицах сменилось гневом, а потом они растерянно замолчали. Подбежавшая ко мне матушка, госпожа Мэн, выхватила у меня меч, а госпожа Хуанфу, откинувшись на кипу соболиных шкурок, раз за разом печально вздыхала. Моя неожиданная выходка повергла старуху в шок. Седая голова смешно качалась из стороны в сторону, а по изборожденному морщинам лицу струились старческие слезы.

По всему казалось, что ход я сделал неверный. Вытерев слезы, госпожа Хуанфу выместила тревогу и отчаяние на случившемся рядом камышовом коте. «Как можно, чтобы царственный правитель вел себя таким образом? — вопрошала она. — Так и все царство Се падет от руки Дуаньбая».

Придворный евнух — Блюститель этикета с кистью в руке посмотрел в одну сторону, потом в другую и в конце концов понял, что в вопросе о первой государевой наложнице произошла драматическая перемена и пути назад уже нет. Так имя Хуэй Сянь, дотоле безвестной девушки из Пиньчжоу, было внесено на скрижали истории, и она стала единственной наложницей, которую я выбрал себе сам.

Хуэйфэй родилась на острие моего царского меча. А в дальнем углу Безбалочного Павильона, где Хуэйфэй провела все шесть лет во дворце Се и откуда доносится щебет пестрой иволги, стоит Терем Поющей Иволги. Место и название для этой небольшой башенки, возведенной позже по моему повелению, выбрал я сам в память о горестях и радостях, расставаниях и воссоединениях.

Глава 6