Последний император

— Что у тебя в руках, Западный гун Чжаоян? — спросил я, наставив на него меч.

— Голова моего придворного врачевателя Ян Дуна, — проворчал он, резким движением подняв руки вверх. Да, действительно, окровавленная человеческая голова. Глаза Западного гуна почему-то затуманились слезами. — Я, Чжаоян, сам казнил его, — возвестил он, — и явился с повинной бить челом вашему величеству.

— Значит, ты приказал Ян Дуну отравить меня? — осведомился я, повернувшись к нему спиной, чтобы не видеть отрубленной головы. Я боялся, что меня снова начнет тошнить. Заслышав короткий издевательский смешок Чжаояна, я в ярости обернулся: — Это что еще за смех? Как ты смеешь смеяться надо мной!

— В премудрости вашей, государь, вам должно быть известно, что я не осмелюсь смеяться над вами. Я печалюсь, что по молодости лет вы, ваше величество, не знаете житейских истин, не можете уберечься от сил природы и мечей врагов и разобраться, что к чему. Прикажи я отравить вас, если бы я действительно желал смерти государя, стал бы я делать это в собственной усадьбе? Да еще руками своего придворного врачевателя? Не лучше было бы воспользоваться для этого вашей развлекательной вылазкой на праздник «лабацзе»?

На миг я онемел. Видать, известия о моей недавней шалости все же достигли ушей Чжаояна. Распростершиеся в ногах моего ложа чиновники старательно хранили молчание. Полагаю, они боялись оскорбить высоконравственного и высокочтимого Западного гуна Чжаояна.

— Почему же тогда придворный врачеватель Ян Дун замыслил дурное против меня? — поинтересовался я, успокоившись.

— Кто берет в руки меч, от меча и урон имеет, государь. Придворный врачеватель Ян Дун приходился братом вашему военному советнику Ян Суну. Они были очень близки, и Ян Дун узнал, что в Цзяочжоу вы, государь, своей рукой пустили стрелу в грудь Ян Суну, который служил трону верой и правдой. — Лицо Западного гуна Чжаояна вновь окутала печаль, но он не сводил с меня горящего взора. — Да, Ян Сун повел солдат к Перевалу Феникса на помощь его защитникам самовольно, не испросив милостивого разрешения вашего величества, но он пошел на это во имя служения родине. Это славный подвиг, пусть он и потерпел поражение, и я, Чжаоян, не понимаю, почему там, на пшеничном поле вы, государь, предали его смерти.

Теперь, наконец, стало ясно, что за птица этот придворный врачеватель Ян Дун. Но я не знал, как ответить на остро поставленный вопрос Чжаояна, а его пронзительный взгляд до того смутил и разгневал меня, что я швырнул в его сторону сжатый в руке меч: «Убирайся отсюда. Кого захочу, того и убью. А свои переживания оставь при себе».

Западный гун Чжаоян вздохнул, закатив глаза к небу, «Государь юн и очень жесток, — пробормотал он себе под нос, — и бедствия скоро обрушатся на царство Се». С головой Ян Дуна в руках, он, пятясь, вышел из двери. В словах Чжаояна послышалось что-то знакомое, и, поразмыслив, я понял: его скорбное замечание точь-в-точь повторяет слова старого безумца Сунь Синя.

Перед самым выездом из Пиньчжоу случилось такое редкое явление, как зимний дождь. Когда кортеж проезжал мимо места, где проводились казни, сквозь пелену дождя было видно, что людей там совсем немного. Дождь омыл водруженные на колья головы преступников, и они сияли, как новенькие. Среди пяти отрубленных голов хлопала на ветру желтовато-коричневая кожа, и мне сказали, что это кожа придворного врачевателя Ян Дуна. Его голову Западный гун принес предъявить мне, кожу вывесил на лобном месте напоказ толпе, а то, что осталось, похоронил в отдельной усыпальнице.

Надо же было такому случиться, что кожа Ян Дуна неожиданно сорвалась с шеста и, перелетев по воздуху, упала на крышу царского экипажа. Все свидетели этого удивительного совпадения, и я в том числе, даже вздрогнули от испуга. Никогда не забуду, как она отвратительно выглядела и с каким оглушительным хлопком шлепнулась на крышу.