Последний гетман

– Ну ладно, выпей еще да и ступай на печь. Значит, в нижние кухни. Успокоил старик своим кряхтением, и ладно. Есть о чем подумать…

По замыслу или по случаю отправил семью подальше от страшных дворцов? Одно – жена не изводит своими причудами, а другое – остережение неизбежное. Июнь не окончится ласковым солнцем. Сыновей еще раньше отселил в особый, нанятый для них дом, чтоб не цеплялись за женские юбки, не заражались истерикой, а дочки хоть и при матери, но пускай побудут у старшего брата. И безопаснее, и брату в радость; со смертью Елизаветушки он стал быстро стареть. Хватит с него и одного переворота!

«Револю-цья!» – говорит воспитанная на французский лад Екатерина Дашкова. Он говорит проще: «Божья кара». После поездки в Шлиссельбург это уже стало ясно. Страшится короны Петр Федорович, да, страшится… Не потому ли медлит с коронацией? Умудренный и любимый им Фридрих ведь чуть не кнутом подгоняет: пора! Майн Гот! Он занимается реформами этой необъятной, непонятной страны, когда и Государем-то в полном смысле не является. Известно, русские не примут Государя некоронованным, назовут его самозванцем; чего доброго, в пушку вместо ядра затолкают да пальнут на Красной площади. Так нет же: не успели похоронить его дражайшую тетушку, очень ревностную к православию, как он издает Указ, разрешающий всем бежавшим раскольникам вернуться в Россию, и более того – свободно исповедовать свою веру и совершать обряды. Чудо! Чудеса у русских в чести; внук Петра Великого сам попал в раскольничью секту, искупает грехи деда. В самых глухих углах уже нарисовали и облик этого внука: праведник-схимник, с черной раскольничьей бородой, вожеватый да ласковый. Даже царице-немке грехи прощает…

Не успели раскольники возрадоваться, как новый Указ: ать-два – отобрать у православных церквей и монастырей земельное имущество и лишить их права пользоваться крепостными крестьянами. Ни Иван Грозный, ни Алексей Михайлович, ни Петр Великий – на то не решались; он росчерком пера все уничтожил! Заволновалось и черное, и белое духовенство; слух пошел – грозит иконы повыкидывать из церквей. Лютеранская церковь строится незнамо для чего, сам в эту церковь ходит. Неуж в России введут лютеранство?!

Дальше – больше. «Указ о вольности дворянства». Хотя оно, дворянство-то, в любой момент могло подавать в отставку, а при Елизавете Петровне и вообще чувствовало себя вольготно. Но уничтожая эту привилегию – служить, как бы уничтожали и само дворянство. Само собой, говорили и в темном народе, и в паркетных залах, скоро последует освобождение крестьян…

Пожалуй, самым ретивым защитником русской «самости» стал прусский король Фридрих. Он был постарше и помудрее. Без всякого уважения к русскому престолу советовал – да что там – повелевал! – не торопиться со всякими нужными и ненужными реформами, а поскорее короноваться, чтоб власть свою укрепить. Его верноподданный русский Государь по-мальчишески глупо отвечал: «Как можно! Венцы не готовы».

Что-то слишком долго делали в России царские венцы…

Содранные с гвардейских плеч красивые и удобные петровско-елизаветинские кафтаны заменили куцыми немецкими мундирами. Ну, скажите, как выглядит телесно могучий командир Измайловского полка в таком мундиришке?..

Кирилл Разумовский, разумеется, вынужден был завести и себе такой мундир; когда собирался на плац-парад, денщики чуть ли не со слезами натягивали на плечи. Смех и грех! Один из денщиков вез в лубяном коробе запасной мундир – на случай, если первый лопнет по плечам.

Чего ж удивительного, что отправил под крыло старшего брата свою семью, наказав ему-то на старости лет не соваться в такие дела. Не прежние годы, когда брат потылицу драл; сейчас жил от всего отстраненным вельможей, и только.

Но младший-то брат едва за сорок перешагнул. За ним, ко всему прочему, были и Малороссия, и полк Измайловский, и заброшенная в этих делах Академия наук.

Единая наука оставалась – выжить!

II

Так убеждал он себя, а пока оделся этаким вольноопределяющимся барчонком и поехал в сторону Петергофа, в несчастный Монплезир.