Последний фронтир. Путь Воина

Он приоткрыл веки лишь до щелок, чтобы убедиться, что Мира уже там — мысленно уже рядом с несчастной.

— Хочешь отговорить ее прыгать?

— Она не прыгнет.

— Тогда не пойдем?

— Пойдем.

Он вздохнул. Перед походом нужно будет снова поесть крендельков.

Любовь в очередной раз надеется победить. А тьма попробует не дать свету просочиться наружу — обычная битва, обычный спор. Обычный день.

Ринт-Крук.

Под штанами и ладонями отсыревшие доски моста; внизу река. Журчала, булькала на перекатах, несла вдаль прозрачные и холодные воды, облизывала укрытые туманом берега.

Белинда слепо смотрела вниз и мерзла. Она мерзла давно, все время, всю жизнь, вот только ощутила это только теперь — сидя на старом, забытом Создателем мосту, затерянном меж двух безымянных гор.

У реки нет ни прошлого, ни будущего — есть просто поток, который несется из ниоткуда в никуда, чтобы когда-то и где-то зайти на круг — однажды испариться, пролиться дождем, вернуться в землю и из подземного источника вновь стать ручьем, а после рекой. Безымянной рекой в безымянном месте. Бессмысленно. Бесконечно. Пусто, холодно.

У нее тоже нет ни прошлого, ни будущего. Есть просто Белинда — не разум, — неспособное мыслить тело. Два глаза, две руки, две ноги… Разбитый нос, куча синяков, саднящие ребра и кровоподтеки на лице.

Лин едва помнила, как добралась сюда. Сложнее всего было встать, чтобы попить воды, — ванная казалась далекой, как противоположный океанский берег, а разбитые ладони опухли так, что она едва ли могла на них опереться. Пришлось терпеть — дрожали колени, плавала перед глазами комната, болело горло.

Каким-то непостижимым образом Килли ничего не сломал ей — специально рассчитывал силу ударов? Вряд ли — просто повезло. А, может, сломал, но она пока из-за шокового состояния этого не ощутила. И не хотела ощущать, как не хотела больше думать. Зачем поднялась с залитого собственной кровью ковра, для чего? Почему не умерла? Куда теперь, куда? Белинде не хотелось более ни жить, ни существовать — даже злобный, как осенняя муха, мозг вдруг отключился и перестал задавать свои бесконечные изводящие вопросы. Так легче. Пусть так будет всегда — тишина в голове, тишина в сердце, отсутствие каких бы то ни было чувств.

Кажется, река потихоньку смывала боль, или же ее скрадывал холод.

Как быстро человек способен замерзнуть до смерти? А растерять последние силы от голода?

Вода под мостом журчала равномерно, даже ласково. Шумели вокруг сосны, поскрипывали стволы, и единственным сухим местом в округе оставались лишь ее глаза.

О чем плакать? Зачем?

Просто одна на мосту, просто избита, просто жизнь не удалась. Без денег, без дома, без тепла внутри. Плачут — это когда есть о чем. А если уже все потеряно, не плачут. Поздно.

Менее всего ей хотелось думать о том, что будет дальше, — вообще принимать какие-либо решения. Хорошо, когда пусто и когда не надо решать. Хорошо быть безымянным человеком, которому некуда идти.

Крохотная оставшаяся в живых часть Белинды страшилась собственного состояния — нужно как-то ожить, вновь почувствовать эмоции и прилив сил, хотя бы разозлиться на того же Килли, но эмоции не шли. Внутри нее молчал проржавевший и лишившийся бензина мотор — пытаешься завести его — чух-чух, а дальше полный штиль. Ни искры, ни дымка, ни скрипа шестерней. И плакать хотелось не глазами, а сердцем — Джордан исполнил высшее предназначение — не убил ее тело, но убил душу.

С тихим стоном Белинда накренилась вбок и обняла шершавую и влажную опору перил, прижалась к ней щекой, неверным движением стерла со щек дождевую морось. На секунду допустила слабовольную мысль — а если качнуться вперед? Хватит ли высоты?

Хмуро взирал на сидящую на мосту женщину дикий и хвойный Ринт-Крук; монотонно плескала внизу вода.

Она заснула. Или просто смежила веки?

Очнулась от того, что кто-то находился рядом — люди? Не услышала шагов… стыдно. Сейчас к ней пристанут с глупыми расспросами — девушка, вам плохо? Если вообще опознают в ней девушку. Белинда вновь прикрыла глаза — пусть все просто уйдут, оставят ее в покое, позволят мерзнуть здесь в безмыслии и далее. Пусть она станет для всех невидимкой, пусть…

— Это точно женщина?

Вопросил слева от нее мужской голос, и Лин вздрогнула, а после одеревенела — превратилась в продолжение моста.

Она женщина — да, — только избитая, стриженая и поломанная. Уходите, уходите все…

— Женщина, — подтвердил незнакомый мягкий голос. На этот раз справа от нее. Женский.

Уходите!

Не хотелось поворачиваться, не хотелось видеть вопросительных и сочувствующих взглядов и совсем не хотелось раскрывать рта. Уходите…

Почти минута тишины; шум сосен, бульканье реки, плеск волн у пологих берегов.

Ну, где он, вопрос — вам плохо? Ей плохо — разве не видно? И компания сейчас нужна меньше всего. Почему тихо? Все уже ушли? Или чужаки ей только померещились?