Последний этаж

Вторая проводница, не дослушав до конца мои слезные стенания (а они были искренни и глубоки, после этого я ни разу в жизни так никого ни о чем не просила), кивнула в сторону головных вагонов.

— Просись у начальника поезда, разрешит — пущу в тамбур.

Минут десять я бегала по перрону, искала начальника поезда. Нашла его уже перед самым отходом поезда. Вид у него был заполошный, весь он казался каким-то задерганным, нервным. Еле поспевая за ним, я рассказала о своем несчастье, на ходу достала справку о зачисления в институт, на которую он даже не удосужился взглянуть. Махая кому-то рукой, он, не глядя на меня, как отрезал:

— Не могу!.. Не имею права без проездного билета.

В какие-то секунды в моем мозгу молнией сверкнула мысль: «А что, если заскочить на ходу? Не сбросят же под колеса…» Но не решилась, не хватило духу. Годами двумя-тремя позже, когда была уже студенткой, на этот крайний шаг рискнула бы, а тогда не могла. Не знаю, сколько бы я просидела посреди перрона на своем чемодане, заходясь в рыданиях, если б не почувствовала на своем плече чью-то руку. Прошло столько лет, а я до сих пор отчетливо помню лицо пожилого милиционера. И говорок такой протяжный, по-волжски окающий, мягкий.

— Девушка, что случилось? Опоздала на поезд?

— Опоздала… — давясь слезами, соврала я.

— И стоит из-за этого убиваться? — успокаивал меня милиционер. — Пойдемте со мной в двенадцатую кассу. Перекомпостируем билет на завтра, завтра и уедете. Чтобы не доплачивать, мы составим акт, что задержали вас в отделе милиции как свидетельницу. Начальник вокзала мне знакомый.

Врать милиционеру я не могла. Поблагодарила его и, сказав, что у меня есть деньги, чтобы доплатить за компостер, схватила свои чемодан и скрылась в толчее перрона. На мое счастье, на соседнем пути подошла электричка, и я растворилась в людской суматохе.

Ночь просидела в зале ожидания и все время крутила головой, боясь встретиться взглядом с пожилым милиционером, предложившим мне свои услуги.

Утром спросила у вокзальной уборщицы, метущей опилки на мокром полу (ночью прошел дождь), как доехать до ближайшего базара.

— До барахолки? — спросила она и окинула меня взглядом с ног до головы. — Чо, продать чего-нибудь хошь? Али, может, купить чего?

— Продать хочу. Есть у меня два платья. Почти новые. По разу всего стираные, — оживилась я, словно с этого диалога с уборщицей начнется мое спасение.

— А ну, покажь, — сказала она и кивнула в угол зала, где было посвободней.

Я показала старушке два своих ситцевых платья. Как сейчас помню: одно светлое, в зеленый горошек, другое — красные маки.

Уборщица недовольно оттопырила губы и несколько раз качнула головой.

— Вряд ли… Ежели бы шелковые, али, скажем, файдешиновые, а это — нет, зря только настоишься. — Но тут же, очевидно прочитав на моем лице выражение страха, сказала: — Попробуй, может, кто и позарится. Только на большие деньги не рассчитывай.

— А где эта барахолка? — взмолилась я, боясь, что уборщица больше не пожелает со мной разговаривать.

— На Преображенском рынке. Три остановки на автобусе, до «Сокольников», а там на семерке до Преображенки.

— А пешком — это долго? — спросила я.

— Пешком? — уборщица посмотрела на меня как-то подозрительно, словно изучая. — Эдак ты, девка, часа два протопаешь. Пожалей ноги.

Я рассказала о своем бедственном положении и попросила старушку, чтобы она рассказала мне, по каким улицам нужно идти до Преображенского рынка.

Старуха вздохнула, покряхтела, достала из кармана своего халата потертый клеенчатый кошелек и дала мне сорок копеек, по-теперешнему это четыре копейки, на билет в автобусе.

— До «Сокольников» доедешь на автобусе, а там на семерке зайцам. На ней сроду не проверяют билеты. Там нирситетские студенты ездят без билетов, сойдешь за студентку.

Лицо этой старушки помню до сих пор. Врезалось на всю жизнь: морщинистое, озабоченное, болезненное. Даже ее потертый клеенчатый кошелек стоит сейчас перед глазами.

Пока шла до автобусной остановки, два двугривенных держала как спасительную ладанку, зажав намертво в кулаке.

Ехать зайцем на «семерке» не хватило духа, шла несколько трамвайных пролетов пешком, пока не перешла маленький мостик через мутную речушку Яузу (название речки уже узнала потом), и слева, на пригорке, мне показалась Преображенская церквушка, которую лет десять назад зачем-то снесли. Кому помешала? Золотилась своими куполами, как жар-птица.

Барахолка… О, великий русский язык!.. Ни за что в жизни не найдешь слова точнее и образнее, чем это. Чего там только не продавали: и отрезы мануфактуры из-под полы (милиция ловила спекулянтов), и поношенные костюмы, брюки, платья, обувь разных фасонов и размеров. Старики-старьевщики толкались у разостланных прямо на земле старых латаных брезентов, на которых лежали связки ключей и старые замки разных фасонов и калибров; начиная от амбарных и кончая крохотными от шкафов и чемоданов. Тут же какие-то сомнительные типы с челками, боязливо озираясь по сторонам (тоже боялись милиции), играли в три карты, вовлекая в игру доверчивых ротозеев.