Последний единорог

Клетка начала уменьшаться. Единорогу не было видно, как двигались прутья, но каждый раз, когда Шмендрик произносил: «О, нет!» — единорогу оставалось все меньше и меньше места. Повернуться она бы уже не смогла. Решетки втягивались внутрь, будто безжалостный прибой или рассвет. Они бы наверняка рассекли ее тело и окружили бы собой ее сердце, которое уже готовы были сделать своим пленником навсегда. В тот раз, когда тварь, вызванная Шмендриком, скалясь, шла к ней, единорог не проронила ни звука, но сейчас она вскрикнула. Крик ее был крохотным и отчаянным — но она не сдавалась.

Шмендрик остановил решетки, хотя единорог не знала, как именно. Если тот и произносил какие–то магические слова, то она их не слышала. Клетка прекратила ссыхаться, когда от прутьев до ее кожи оставалось лишь одно дыхание. Единорог все равно их ощущала — каждый из них был маленьким холодным ветерком, мяукающим от голода. Но дотянуться до нее они не могли.

Руки волшебника упали вниз.

— Я больше не осмеливаюсь, — тяжко вымолвил он. — В следующий раз у меня может не получиться… — Его голос жалобно затих, а в глазах было такое же поражение, как и в руках. — Ведьма во мне не ошиблась, — сказал он.

— Попытайся еще, — сказала единорог. — Ты мой друг. Попытайся еще раз.

Но Шмендрик, горько улыбаясь, уже шарил по карманам в поисках чего–то, что бренчало и звякало.

— Я знал, что до этого дойдет, — бормотал он. — Мне снилось по–другому, но я знал. — Он извлек кольцо, на котором болталось несколько ржавых ключей. — Ты достойна службы великого колдуна, — сказал он единорогу, — но, боюсь, тебе придется довольствоваться услугами второсортного карманника. Единороги не знают ничего ни о нужде, ни о стыде, ни о сомнении, ни о долгах, но, как ты, быть может, уже заметила, смертные берут все, что могут взять. А Рух умеет сосредотачиваться только на чем–то одном зараз.

Единорог вдруг поняла, что ни одно животное Полночного Карнавала не спит — всё было тихо, но все наблюдали за ней. В соседней клетке гарпия начала медленно переминаться с ноги на ногу.

— Торопись, — сказала единорог. — Торопись.

Шмендрик уже вставлял ключ в презрительно хихикавший замок. При первой попытке, которая не удалась, тот молчал, но стоило Шмендрику подобрать второй ключ, как замок громко завопил:

— Хо–хо, вот так волшебник! Вот так волшебник! — У него был голос Мамаши Фортуны.

— Ах, заткнись и посиней, — в сердцах пробурчал Шмендрик, но единорог почувствовала, как тот покраснел. Ключ повернулся, замок щелкнул и разомкнулся, по–прежнему презрительно хрюкая. Шмендрик широко распахнул дверцу клетки и тихо сказал:

— Выходите, леди. Вы свободны.

Единорог легко ступила на землю, и Шмендрик–Волшебник отпрянул во внезапном изумлении:

— О, — прошептал он. — Когда между нами была решетка, ты была другой. Ты была меньше и не такой… ах… О, Боже…

Единорог снова стояла в своем лесу, черном, мокром и разоренном, потому что ее там так долго не было. Кто–то издалека звал ее, но она уже была дома — согревала деревья и пробуждала траву ото сна.

Потом она услыхала голос Руха — будто лодка скребла днищем по гальке:

— Ладно, Шмендрик, я сдаюсь. Так почему ворон похож на письменный стол?

Единорог перешла в глубочайшую тень, и Рух увидел только волшебника и пустую ссохшуюся клетку. Его рука метнулась к карману, потом отскочила снова.

— Ах ты вредный воришка! — оскалился железом он. — Она нанижет тебя на колючую проволоку и сделает бусы для гарпии. — Он развернулся и двинулся прямиком к фургону Мамаши Фортуны.

— Беги, — сказал волшебник. Одним отчаянным, глупым, летящим прыжком он оказался на спине Руха, наглухо и наслепо обхватив его длинными руками. Они повалились наземь вместе, но Шмендрик выкарабкался быстрее и коленями прижал плечи Руха к земле.

— Колючая проволока, — хватал он ртом воздух, — ах ты куча камней, ах ты мусор, ах ты мерзость запустения, да я набью тебя напастями, пока они у тебя из глаз не полезут. Я превращу твое сердце в зеленую травку, а всё, что ты любишь, — в баранов. Я превращу тебя в писаку–поэта с его мечтаньями. Я заставлю твои ногти расти внутрь — только попробуй связаться со мной.

Рух потряс головой и сел, отшвырнув Шмендрика футов на десять.

— Что ты мелешь? — хмыкнул он. — Ты даже сметану в масло превратить не можешь.

Волшебник уже поднялся было на ноги, но Рух толкнул его обратно и уселся на него сверху.

— Ты никогда мне не нравился, — приятно сообщил он. — Ты любишь важничать и не очень силен. — Тяжелые, будто сама ночь, его ручищи сомкнулись на горле волшебника.

Единорог всего этого не видела. Она стояла у самой дальней клетки, где рычал, повизгивал и пластался по полу мантикор. Единорог коснулась замка кончиком рога и перешла к клетке с драконом, даже не оглянувшись. Одного за другим выпустила она всех — сатира, Цербера, Мидгардского Змея. Заклятия пропадали, как только они оказывались на свободе, снова чувствуя себя львом, обезьяной, змеей, крокодилом, радостной собакой. Все они прыгали, ковыляли или соскальзывали в ночь, и никто не сказал единорогу спасибо, да та и не смотрела, как они уходили.