Последний довод побежденных

Майор, склонив голову, энергично потерся щекой о собственное плечо, старательно сдирая повязку. Мокрая от пота, тяжелая ткань скользнула вниз по подбородку, и Вайзен с облегчением выплюнул изо рта осточертевший комок кляпа. Посмотрел на мертвого разведчика и безо всякого удивления увидел, как девчонка поднимает пистолет, направляя оружие на него. Увидел, как прямо в глаза заглядывает дуло, и полностью отдавая себе отчет в том, что даже у подростка хватит сил на выстрел, совершенно не боялся. Он уже пережил свой страх, уже выпил его до дна. И не сегодняшней ночью, когда, будто черти из преисподней, явились за ним русские. И не на дороге, под пулями своего же пулемета. Давно. Почти месяц назад, в безымянной русской деревушке. Он расстрелял его вместе с несколькими десятками русских недочеловеков.

— Не надо, девочка, — покачал он головой. — Не стреляй. Нас найдут сейчас, и тебе не простят, что ты меня убила. Это все уже так далеко зашло, все эти смерти… Ты пойми, есть необходимое геройство, есть необходимость какая-то высшая, и справедливость. Понимаешь, если надо, то это свершится. А сейчас не надо, не стреляй. Ты этим все себе испортишь, тебя убьют, понимаешь?

Ему не столь и важно было, понимает ли она его. Ему хотелось говорить. Хотелось объяснить, что он чувствует, что он пережил:

— Не надо тебе этого. Моя пуля не из твоего пистолета. Я знаю, я умру за то, что сделал, но моя смерть не будет причиной твоей. Меня найдет другой выстрел на этом фронте, осколок или нечто иное, более страшное. Опусти пистолет, девочка.

Голоса приближались. Вымученно улыбнувшись девчонке, слегка приподняв бровь, будто спрашивая у нее разрешения, майор крикнул:

— Это майор Вайзен! Я здесь!

И в ту же секунду, краем глаза он увидел, как напрягся палец на спусковом крючке, и черное дуло плеснуло совсем не ярким на солнце оранжевым огоньком.

* * *

Немец, дернув головой, на несколько секунд остался сидеть, будто в нерешительности, а затем медленно повалился набок. Настя, чувствуя себя пустой и холодной, словно каменная статуя, аккуратно положила пистолет в траву, рядом с телом Дилярова. Присела возле него на колени, проводя пальцами по внешним карманам куртки. Нащупав овальную ребристость, девушка нырнула ладонью в карман и достала из него оборонительную гранату. Тронула пальцами сегменты, обрисовывая их. Сколько было разведчиков, когда они пришли в домик на выселках? И те четверо, в немецкой форме, но с русскими душами, которые прикрывать остались? Наверняка ведь они мертвы уже, как и распластавшиеся на дороге двое разведчиков, как Диляров, смотрящий сейчас на нее невидящими глазами.

Губы девушки сжались в тонкую полоску. Настя взялась за чеку, напряглась, и с усилием дернула ее, крепко сжимая пальцами предохранительную скобу.

За последние несколько дней на ее глазах гибли те, кого она бы хотела видеть живыми. С регулярностью, которая заставила ее усомниться в том, что на свете существует справедливость. Однако они все были столь упорны в достижении цели и так рьяно стремились к ней, что понесенные жертвы казались неминуемыми и оправданными.

И по-иному быть просто не могло, если целью, их всех, разведчиков, да и ее самой, являлась Победа. Если каждый из них хотел, чтобы немцы никогда больше вооруженными не переступали пороги их домов, не были хозяевами на их земле, нужно было сражаться. И умирать.

Настя смотрела на зажатую в руке гранату долго и сосредоточенно. Изучала выпуклые, квадратные ее составляющие. И думала о той силе, что заключена внутри, страшной, ужасной и вместе с тем справедливой. Доступной и для нее, совсем еще слабой девчонки.

Казалось, будто она настолько увлеклась своим занятием, что не заметила вышедших на поляну немцев. Не услышала их криков, приказаний, и не обратила внимания на то, как трое пехотинцев обступили ее, стоящую на коленях у погибшего. И один из них присел на корточки, дотрагиваясь до плеча девушки.

Тогда Настя подняла голову, посмотрела ему в глаза и разжала ладонь. Предохранительная скоба, тонко взвизгнув, отлетела в сторону.

До взрыва оставалось три с половиной секунды.

День тридцать седьмой

— Товарищ полковник? — Голос вырвал его из задумчивости. Человек кивнул и слегка усмехнулся. Это не его настоящее звание. Просто форма, и документы, предоставленные всего лишь на время.

Как мало в мире настоящего.

— Уведите. — Человек посмотрел на сидящего немецкого офицера и двоих конвоиров, застывших по бокам от немца. Сержанты, дождавшись повторения команды от капитана Савина, бывшего, если уж начистоту, их прямым командиром, подняли пленного и скрылись с ним за дверью.

Мужчина в форме полковника, дождавшись их ухода, обратился к капитану:

— Оставьте меня, пожалуйста. На десять минут.

Савин, точно знающий настоящее звание мнимого полковника, понятливо кивнул и вышел за дверь.

Теперь небольшая комнатушка на втором этаже была полностью в распоряжении мужчины. Первым делом он положил на стол тщательно оберегаемый ранее портфель, с которым не расставался, и тут же отошел к окну.