Последний довод побежденных

— Эй! Есть кто? — Именно по этой причине и он, и его бойцы, не желая рисковать, заняли позиции метрах в тридцати от дома, препоручив сомнительную честь брать партизан русским предателям. Именно оттого они, прильнув к бревенчатым стенам, двое с одной стороны, а один — с другой, сейчас и кричали в дверь.

— Я гранату кину! — добавил тот, что считался главным, старшим среди бойцов РОА, и носил какие-то нашивки. В этих званиях Шинль не разбирался и исправлять это упущение не собирался. Зато последняя фраза вызывала живую реакцию у тех, кто находился в доме:

— Не надо! Я сдаюсь, сдаюсь! Я ранен, еще двое со мной! Раненые! — Голос, раздавшийся из домика, демонстрировал высшую степень готовности. Прямо-таки идеальную. Переглянувшись, один из власовцев отделился от стены, распахнул дверь, отталкивая ее сапогом, и тут же отскочил от проема. Шинль, заметив это, ухмыльнулся. Что ж, недоверие у русских в крови.

Однако ожидаемой очереди из темноты дверного проема не раздалось. И граната, которую можно было ожидать, также не вылетела. Надо отметить, Шинля это не смутило, но и не порадовало. Иваны сдавались охотно, вот только к третьему году войны делать они это стали менее организованно и гораздо более коварно. Будь эта стойкость, рожденная победами, присуща им в сорок первом…

С явной неохотой боец, показав рукой, нырнул в дом. За ним последовал еще один, а третий, тот самый командир, остался снаружи. Шинль оценил это как вполне грамотный ход, оправданный исключительно чувством самосохранения. Сам обер-ефрейтор даже и приближаться к злополучному строению не хотел. Вместо того он дал знак рассредоточиться своим бойцам, на случай внезапной угрозы. Группа его, прекрасно понимая, разделилась на тройки, взяв под прицел не только сам дом… положим, оттуда-то неприятностей ждать не приходилось, но в большей степени — довольно близко прилегающий лес. Что такое партизаны, Шинль знал прекрасно. За годы войны русские достигли весьма приличных результатов в малой войне. Впрочем, и в большой показатели были не хуже.

В принципе, обер-ефрейтор был прав. Наблюдение и за ним, и за его отрядом велось. И тот, кто сказал бы, что две пары детских глаз совсем не опасны для бойцов Вермахта и примкнувших к ним предателей, был бы не прав. И Настя, и Иван свято выполняли последний завет, доставшийся им от Развалова. Девочка оставалась на краю поляны, невидима в предсмертном подарке разведчика. А мальчишка углубился на полкилометра в лес, прекрасно зная, какой дорогой будет выводить Данька группу Терехова и желая предупредить их заранее. Таким образом, встречный бой капитану не грозил. Об этом заботились те, кому воевать пока было не положено. А они — воевали.

Один из тех, чьих фамилий и имен Шинль не запоминал, вышел из дома и взмахнул рукой, привлекая внимание обер-ефрейтора к себе:

— Трое. Раненые. Надо вывести, — путаясь в словах, произнес он по-немецки. Шинль, не приближавшийся сам к дому и не разрешивший своим подчиненным подойти ближе чем на двадцать шагов, ответил односложно:

— Ти. Делайт ти, — не пренебрегая общением на великом и могучем. Не понять немца было невозможно, и потому русский, простояв несколько секунд, раздраженно махнул рукой и снова вошел в дом.

Чувствовал ли что-то Шинль? Предполагал? В конце концов, он остался жить, когда многие его товарищи уже умерли, и прежде всего потому, что риск не любил. Органически не переносил его. И если была возможность загрести жар руками русских, то ею нужно было пользоваться. Самому Шинлю категорически не хотелось заходить в русский шалаш.

И правота его не замедлила сказаться буквально через пару минут. На взрывы, раздавшиеся в доме, вздрогнув, оглянулись все. И все, за исключением разве что взятого из деревни провожатым русского, понимали значение этих взрывов. Рванули три, а может, и четыре пехотные гранаты. В условиях небольшого, как флигель в порядочных домах, строения подобный взрыв был почти стопроцентно смертелен. Русская граната Ф-1 на расстоянии в четыре метра давала разлет в полторы сотни осколков, каждый из которых способен был убить. Соответственно, три или четыре гранаты фактически превращали все живое в комнате в фарш. И это не считая чисто фугасного ее эффекта в замкнутом пространстве. Так что ничего удивительного, что после взрыва совсем и не страшного строенного хлопка из домика не донеслось ни звука.

Шинль, оглянувшись, подозвал жестом заместителя, несколько лучше владеющего русским языком, и приказал кратко, кивая на селянина:

— Скажи этому, пусть вытаскивает всех. Трупы, мешки, все, что найдет. И скажи, осторожнее пусть будет, мне не хочется копаться с веревкой.