Последний дон

— Пять процентов с валовой прибыли, — ответила Молли, — если бы сделка была честной. Если студия снимет еще пять фильмов и те не провалятся, их прокат по всему миру принесет не меньше миллиарда, так что речь примерно о тридцати-сорока миллионах. — Она немного помолчала и добавила со скептичной усмешкой: — Если ты умрешь, я могла бы выторговать для твоих наследников гораздо более выгодные условия. Мы бы взяли студию за горло.

— В таком случае, — сказал Вейл, — позвони в «ЛоддСтоун» и договорись с ними о встрече. Я растолкую им, что, если меня не возьмут в долю, я покончу с собой.

— Тебе не поверят, — возразила Молли.

— Тогда я это сделаю.

— Прекрати говорить глупости, Эрнест, — дружелюбно промолвила Клавдия. — Тебе всего пятьдесят шесть лет. Слишком рано умирать из-за денег. Ради принципов, ради своей страны, из-за любви — еще куда ни шло, но только не ради денег.

— Я должен обеспечить будущее жены и детей.

— Бывшей жены, — напомнила Молли. — И вообще, побойся Бога! С тех пор как вы расстались, ты женился еще два раза.

— Я говорю о настоящей жене. О той, которая родила мне трех ребятишек.

Теперь Молли поняла, почему все в Голливуде терпеть не могут этого человека.

— Ты все равно не сумеешь добиться от киностудии того, чего хочешь, — заявила она. — Они знают, что ты с собой ничего не сделаешь, и не позволят, чтобы их шантажировал писатель. Будь ты Суперзвездой — другое дело. Или хотя бы Первоклассным режиссером. Но писатель — ни за что. В этом бизнесе ты — дерьмо. Прости, Клавдия.

— Нам с Эрнестом об этом известно, — откликнулась та. — Если бы все в этом городе не боялись до смерти чистого листка бумаги, от нас давным-давно избавились напрочь. Может, ты все-таки что-нибудь придумаешь?

Молли вздохнула и набрала номер Элая Марриона. Она обладала достаточным влиянием, чтобы пробиться к Бобби Бентсу, директору «ЛоддСтоун».

Клавдия и Вейл с бокалами в руках сидели за столиком в баре «Поло».

— Молли — крупная женщина, — задумчиво произнес Вейл. — Крупную женщину легче соблазнить. Да вдобавок в постели они гораздо приятнее мелких. Никогда не замечала?

Уже не в первый раз Клавдия ломала голову, почему она так привязана к этому человеку. Его мало кто воспринимает всерьез, но она любит книги Вейла, любит по-прежнему.

— Из тебя так и прет вздор, — отозвалась она.

— Я хочу сказать, что крупные женщины более ласковы. Могут принести тебе в постель завтрак, оказать всякие маленькие любезности. Словом, более женственны.

Клавдия пожала плечами, а Вейл продолжал:

— У крупных женщин доброе сердце. Как-то раз одна такая притащила меня ко мне же домой после вечеринки и не знала, что со мной делать. Она озиралась в спальне по сторонам точь-в-точь как моя мать на кухне, когда у нас в доме не оставалось еды, а она пыталась сообразить, как бы сварганить обед. Вот и эта гадала, как бы, черт возьми, извлечь удовольствие из того, что под рукой.

Некоторое время они молча потягивали свои напитки. Как всегда, Клавдия почувствовала теплоту к этому человеку, такому по-детски обезоруживающе искреннему.

— Знаешь, как мы подружились с Молли? Она защищала в суде одного парня, убившего свою подружку, и ей был нужен проникновенный диалог для заключительной речи. Я написала эту сцену, как для кино. Ее подзащитного признали виновным в непредумышленном убийстве. Потом я еще трижды писала текст для нее, пока она не покончила с этим.

— Ненавижу Голливуд! — бросил Вейл.

— Ты ненавидишь его лишь потому, что «ЛоддСтоун» обвела тебя вокруг пальца.

— Не только поэтому, — возразил Вейл. — Я смахиваю на одну из древних цивилизаций — вроде ацтеков, Китайской империи или американских индейцев, которые были раздавлены людьми, владевшими более передовой техникой. Я настоящий писатель. Я пишу книги, взывающие к разуму, а это — отсталая технология. Что я могу противопоставить кино? В его распоряжении — камеры, декорации, музыка и великолепные лица. Как же писатель может передать все эти образы одними словами? Кино сузило поле битвы. Ему не нужно покорять умы — только сердца.

— Пошел ты в задницу. Значит, я не писатель? Сценаристка уже не писатель? Ты говоришь это лишь потому, что сам слаб по этой части.

— Я вовсе не хочу унизить тебя, — похлопал ее по плечу Вейл. — И даже не собираюсь принизить кинематограф как вид искусства. Я лишь раскладываю все по полочкам.

— Тебе повезло, что мне нравятся твои книги. Неудивительно, что тебя недолюбливают.

— Нет, нет, — дружелюбно улыбнулся Вейл, — меня не недолюбливают, меня просто презирают. Но когда я умру и права на мою книгу перейдут к моим наследникам, тогда я завоюю уважение.

— Все шутишь?

— Да нет, я серьезно. Это весьма соблазнительная перспектива. Или самоубийство нынче считается политически некорректным?

— Вот черт! — Клавдия обняла Вейла за шею. — Схватка только начинается. Я уверена, что к тебе прислушаются, когда ты попросишь свою долю. Лады?

— Я вовсе не тороплюсь, — улыбнулся Вейл. — Чтобы решить, каким образом покончить с собой, у меня уйдет не меньше полугода. Терпеть не могу насилия.