Последний день матриархата

Наташа смерила меня насмешливым взглядом и, ничего не сказав, быстро пошла. Я должен был прибавить шагу, чтобы догнать ее. А когда настиг, убедился, что я ей всего лишь по плечо, сбился с ноги и уныло поплелся следом за Наташей. Что за несправедливость? Стоило целый час ждать, чтобы вместо благодарности тебя смерили насмешливым взглядом? Кстати, до меня только сейчас дошло, что это такое – смерить взглядом. Это значит – посмотреть на тебя сверху вниз, от макушки до пят, чтобы удостовериться, существуешь ли ты на свете. И еще это значит – окатить тебя холодной водой, опять-таки – от макушки до пят.

Но вдруг в моей душе зазвучала музыка, и сразу все переменилось. Мне казалось, что я шел рядом с Наташей, мы держались за руки, и вообще я был на седьмом небе от счастья, и мне совершенно не хотелось оттуда слезать.

Но – пришлось. Потому что мы вошли в класс.

Папенькин сыночек

Последнее время меня не оторвать от зеркала. Верчусь возле него, как девчонка. Могу часами глядеться в зеркало, правда, если никого нет дома.

Раньше, чем больше я гляделся в зеркало, тем больше сам себе нравился. Я строил перед зеркалом рожи и воображал себя то знаменитым певцом, то популярным футболистом.

Сегодня я посмотрел на себя всего лишь минуту и тут же отвернулся. До чего малосимпатичная упитанная физиономия, а еще очки, а еще длинные, вьющиеся, как у девчонки, волосы. Просто удивительно, как я мог совсем недавно сам себе нравиться.

Другие мальчишки, и особенно девчонки, под благодатным дождем акселерации растут не по дням, а по часам, стремительно тянутся вверх, перегоняя телеграфные столбы и пожарные каланчи. На меня акселерация действовала странным образом – я рос в ширину.

Как говорят, с такой внешностью было весьма опрометчиво рассчитывать, что Наташа обратит на меня внимание. Девчонкам нравятся высокие и стройные мальчишки.

Я вспомнил, как дважды бросался очертя голову на помощь Наташе, и поразился – неужели это я? Я сам себя не узнавал.

Я тихий, послушный, учусь на одни пятерки. Мама и папа не нарадуются на меня, потому что я приношу им одни радости и ни одного огорчения. Я не гоняю допоздна невесть где на улице, а смирно сижу в кресле и читаю книгу.

Таких, как я, обычно называют маменькими сыночками. Но это неправда, я – папенькин сыночек.

Не подумайте, пожалуйста, что у меня нет мамы. Ничего подобного – у меня самая умная, самая красивая, самая лучшая в мире мама. Вот только я редко ее вижу. Потому что моя мама чрезвычайно занятой человек. Она – ученый, биолог, и пропадает в своей лаборатории допоздна.

Поэтому моим воспитанием занялся папа. Мой папа – театральный критик. Он работает по вечерам – смотрит спектакли в театрах. А по утрам он стучит на машинке рецензии на эти самые спектакли. А еще папа выступает по телевизору и тоже рассказывает о театре. Последнее время его физиономия все чаще появляется на голубом экране.

Мой папа в одно мгновение стал чрезвычайно популярным. Его узнавали на улицах, в магазинах, оборачивались в его сторону, шептались, показывали на папу пальцем.

Папе льстило, что он стал знаменитым человеком. В молодости папа был актером, сыграл Ромео, мечтал об успехе, о славе. Успех был, но в единственном числе. На одном спектакле папу увидела мама. И мама полюбила папу, а папа полюбил маму. Это, конечно, было до моего рождения.

Короче говоря, днем папа обычно обитал дома. И волей-неволей он вынужден был готовить обеды. Ведь мама возвращалась домой поздно и без задних ног, то есть совершенно усталая, да еще в выходные умудрялась ставить опыты. А поскольку папа ничего не делал наполовину, он проштудировал десятки книг о вкусной и здоровой пище и вскоре стал искусным кулинаром. И такие обеды готовил, что пальчики оближешь.

Вот и сегодня папа встретил меня в мамином переднике – голубые цветочки по желтому полю.

– Все, разговоры потом, – предостерегающе поднял руку папа, хотя я и рта не раскрывал, – сперва – трапеза.

Я помыл руки и сел за стол. Папа не любил, когда прием пищи назывался слишком просто – поесть, пообедать, перекусить, или, хуже того, – перехватить, заморить червячка. Для папы каждый обед был священнодействием.

Все разговоры за столом были категорически запрещены, и потому обед обыкновенно проходил в молчании. Разрешалось, правда, восторгаться папиными блюдами, но и тут были дозволены лишь междометия и восклицания. Сам папа не обедал, а только пил кофе.

– Папа, сегодня ты превзошел себя, – похвалил я папу, когда обед кончился.

Как истинный талант, папа был скромен. Он застенчиво потупил глаза.

– А теперь можно поговорить, – оживился папа. – О чем ты хотел меня спросить?

И я рассказал папе о сне, который не дает мне покоя целых семь дней. Папа страшно обрадовался, услышав мою исповедь, и заговорил стихами:

– Пора пришла, она влюбилась.

А потом добавил уже прозой:

– Это прекрасно, сын мой!