Последний чогграм

Изредка то один, то другой мертвый поднимал руку… среди складок темных одежд мелькала белая кисть… от каждого такого медленного, плавного, враз зловещего и равнодушного движения у Володи на миг переставало биться сердце, и столько боли разливалось в груди, что он бы ничуть не удивился, если бы сердце от этой боли однажды замерло и больше не забилось.

Постепенно страх уходил, безразличие заволокло мозг и душу. Может быть, он умирал – но смерть была бы избавлением от страха.

И вдруг одна мысль пронзила Володю: умерев, он сделается такой же безликой и безглазой тварью, как все эти…

Может быть, когда он умрет, ему будет все равно, но пока он еще был жив, он не хотел, ни за что не хотел становиться в этот безнадежный, тоскливый круг!

Господи… да ведь круг постепенно смыкается! Мертвые подходят ближе и ближе, и все более частыми становятся равнодушно-хищные взмахи их рук!..

Володя задергался, пытаясь вновь встать, закричал, вернее зарычал, неразборчиво, зато, он надеялся, грозно…

Что-то тяжело ударило, словно раскат грома. И внезапно к Володе подскочил человек.

В первое мгновение Володя чуть не ахнул от счастья, увидев живое существо среди этих белесых пятен, но сразу же понял, что радоваться рано.

Худое, все в резких складках лицо незнакомца состояло, казалось, из одних углов, а между нависших морщинистых век будто угольки раскаленные воткнуты: столько злобы горело в маленьких глазках. На лицо свешивались черно-седые пряди, а на голове – венок не венок, а будто бы стружки древесные, свитые вместе, надеты. И на поясе такие же стружки. Черный халат с огненной молнией на груди развевается.

Не то пляшет, не то скачет человек, быстро-быстро перебирая ногами, мелькая мягкими сапожками да черными, с огненным узором, наколенниками. В руках мечется обруч, не то тканью, не то кожей обтянутый. С одной стороны ремни перекрещены, к ним деревянное кольцо привязано, и человек то и дело за это кольцо дергает. Гудит обруч, жужжит, визжит на разные голоса, будто тысячи неведомых живых существ в нем скрыты. А с другой стороны на шкуре – изображение зверей. Вот, кажется, лось склонил рогатую голову. Вот змея свилась в кольцо…

Дома у Володи была книжка со старинными фотографиями нивхов. На одной был изображен примерно такой же человек. Подпись поясняла, что это шаман – то есть нивхский колдун.

Неужели и это шаман?! Но в жизни он куда страшней, чем на картинке!

В это мгновение Володя вдруг совершенно отчетливо осознал, что из этого странного мира, в котором он неожиданно и совершенно против своей воли оказался, выбраться будет куда сложней, чем думалось раньше. Тогда казалось что? Дойдешь до восточного склона – и вдали покажутся очертания Прибрежного, мимо промчится попутка, которая, конечно, остановится, когда Володя отчаянно начнет голосовать, – и скоренько добросит его до дедова дома. Бабушка подаст на стол пельмени с неркой и кисель из голубики – самые любимые Володины блюда…

А вдруг восточный склон окажется всего лишь еще одним склоном сопки – склоном, поросшим тайгой, склоном, на котором нет троп, а если даже и есть, они ведут куда угодно, только не в прежнюю жизнь?

Что, если к прежней жизни нет возврата?!

Эта мысль показалась до того ужасной, навеяла такую тоску, что Володя побыстрей отогнал ее, словно какой-нибудь зловещего вампира, который собирался испить его крови.

Кровь не кровь, но силы у него от тоски уходили, это точно!

Однако сейчас терять силы совсем даже не вовремя! Сейчас, кажется, вопрос стоит не выбраться отсюда или не выбраться, а жить или не жить!

Володя огляделся.

На утоптанной поляне торчала засохшая елка. Ветви на ней были все срублены, только четыре осталось. И на них, среди желтых полуосыпавшихся иголок, тоже висели кудрявые стружки. Вокруг елки воткнуто несколько прутьев со свернувшимися в трубочку сухими листьями: вот, кажется, клен, ольха… И еще чудо: стоит, накренившись, под елкой деревянный, грубо вырезанный идол.

Тут Володя чуть не ахнул от изумления: оказывается, напротив – как он только не приметил ее раньше! – точно так же, как и он, привязана к столбу старая Унгхыр. Теперь шаман – или как его там? – перед ней скакал.

И вдруг мертвецы, что толпились вокруг, одинаковыми движениями сорвали свои белые личины. У Володи тошнота подкатила к горлу – а вдруг там окажутся голые черепа? – но нет, это были обычные человеческие лица. Раньше они были скрыты берестяными масками, которые теперь полетели в стороны – так же, как и пихтовые ветви, которыми были люди укрыты!

Теперь это оказались мужчины, женщины, дети. Все в узорчатых халатах, у всех косы: у женщин – по две длинные, у мужчин – одна: пожестче, покороче. У женщин – налобники из затейливо скрученных железок, из маленьких звериных шкурок, ажурные подвески покачиваются. Все стоят как зачарованные, глаз с шамана не сводят, слушают его пение, одобрительно выкрикивают:

– Ух-та! Ну, давай!

А шаман после таких одобрений еще быстрее скачет, еще ловчее извивается, еще громче распевает: