Последний берег

Я заплакала впервые за много месяцев. Мне казалось, моя жизнь кончена. Ничего не ждет меня впереди. Франсуа исчез, Франция оккупирована, мир тонет в бушующей войне.

Я плакала, и плакала, и не могла остановиться. В палату заглянула медицинская сестра, я пыталась ей сказать что-то, но не могла, меня душили рыдания. Пришла доктор Потье, сделала мне инъекцию. Я хотела спросить, что за лекарство; хотела все объяснить, но у меня не было сил, и я заснула – но, кажется, продолжала плакать и во сне.

– Бедная моя девочка! Бедный мой Вороненок!

Шанель сидела рядом с моей кроватью, ее руки гладили мою голову, колючие кольца цеплялись за волосы.

– Все кончено, дитя мое, все твои испытания позади.

Она плакала, ее слезы падали мне на лицо, и я опять простила ей все, и хотела только одного – чтобы и она меня простила…

Мама настаивала на том, чтобы я уехала в «Ла Паузу», и я согласилась. Мне нужен был отдых.

– Ты не поедешь со мной?

– Я не могу, моя радость. У меня работа, важная, очень важная работа…

– Это связано с твоим ателье? Ты снова хочешь его открыть?

– Не знаю. Наверное… Во всяком случае, не раньше, чем кончится война.

– А она когда-нибудь кончится?

– Непременно… Так или иначе.

Дул ветер, было довольно холодно. Я куталась в пальто, подаренное ею пальто – кашемир, подбитый норкой. Драгоценная, богатая вещь. Я зареклась получать подарки от матери – весьма опрометчиво. Я думала, у меня есть целый мир, друзья, любовь, ребенок, работа… А у меня есть только мама, и та почему-то не хочет ехать со мной.

Если бы я знала, что она задумала! Какая это была дикая, безумная идея! Я бы смогла отговорить ее, только я. Всех остальных она сумела убедить в своей правоте – ей это удавалось всегда. Что за чудесный дар у нее был, и как бессмысленно она им всегда пользовалась! Зачем только ей могло понадобиться навести мир между двумя мировыми державами? Ей не хотелось отпускать от себя молодого любовника, быть может, последнего в ее жизни? Или тягостное бездействие, длившееся несколько лет, так подействовало на ее ум и душу?

Авантюра, в которую она ввязалась, поразила меня размахом. Масштабное безумие! Но если идет война, которая с каждым днем становится все кровавее, все страшнее, если будущее тонет в багровой дымке, то всегда найдутся люди, которые захотят это остановить. Был летчик Рудольф Гесс, укравший самолет, чтобы полететь к Черчиллю и предложить ему перемирие. Но Черчилль отправил его в Тауэр, а фюрер объявил его безумцем, живущим в мире галлюцинаций. Были те храбрые немецкие генералы, которые решили убить фюрера – поздновато спохватились, на мой взгляд… Они поставили под стол Гитлера портфель, набитый взрывчаткой, но от взрыва погибли четыре человека, а сам Гитлер отделался легкими ранениями. Всех участников мятежа казнили. Но были и те, кто не воровал самолетов и не составлял планов «Валькирия». Были те, кто вел тайные переговоры в глухих дубовых кабинетах, в обстановке строжайшей секретности. Кто бы мог подумать, что среди них была и моя мать?

Как это было? Теперь нам никогда не узнать, а я бы не стала особенно доверять тому, что рассказала мне Шанель. Она не лгала в том, что касалось фактов, но ей свойственно было изменять реальность под свои мечты и желания – словно она выкладывала складки покорно драпирующейся ткани согласно своему вкусу.

– О, мы просто ужинали. Выпили шампанского, и я сказала: мальчики, почему бы мне не прокатиться в Англию? Я давно не виделась с Бенни и с Уинни… А они говорят: поезжай, если тебе так охота. Кстати, спроси Уинни, не надоела ли ему война…

Она шутила, смеялась, жонглировала историями. Я не понимала, чему верить, но знала одно – моя мать попала в историю. Нет, не так – она попала бы в историю, если бы ее планы осуществились. И вся мировая история могла бы пойти по совершенно другому пути…

Однажды я подумала – что, если все это из-за меня? Что, если, стараясь вызволить меня из концлагеря, она дала опрометчивое обещание и теперь вынуждена была его выполнить? Но если это было так, она никогда не сказала об этом, хотя не имела обыкновения скромничать, и евангельский принцип «пусть левая ваша рука не знает, что делает правая» был чужд ей. С тем же успехом она могла это сделать, покоряясь духу авантюризма, завидуя лаврам Маты Хари или просто не желая расставаться со своим молодым любовником. С молодыми любовниками – именно так, во множественном числе. Если иметь в виду, что к сорок третьему году она крутила роман не только с Диклаге, но и с Теодором Моммом, как я и подозревала, и с Вальтером Шелленбергом, главой военной разведки Третьего рейха… Может быть, эта троица игроков и решила разыграть глянцевую карту с темноволосой яркогубой дамой? Были ли у нее реальные шансы уговорить своего старого друга Уилли, Уинстона Черчилля, премьер-министра Великобритании согласиться с основными положениями секретных англо-германских переговоров?