Последний аргиш

Ахнула жена Доха: в ящике старая шаль припрятана. Поднял Дох копье, и стало оно вдруг наполовину железным, наполовину деревянным. Опалил его огнем гром, переломилось оно. Нет теперь людям спасения, только Дох бессмертен.

Схватил великий шаман своего сына, одел в шкуру гагары, рассек небо и толкнул его на обычную землю, сказав:

— Где наш сосновый лоб — опускайся, покажешься людям, там теперь всего вдоволь. Я не могу прийти к людям, ты им все расскажешь, как было!

Летит сын Доха, не знает, что далеко на юге есть еще сосновый лоб, живут там другие люди, похожие на кетов, но не кеты.

Упал там сын Доха. Голодные люди видят — гагара, луки подняли. Кричит им сын Доха, что он не птица, он человек. Не понимают его языка эти люди. Убили его, съели мясо и все умерли.

С тех пор никто из кетов не бьет гагары — шаманской птицы. Может быть, это сын Доха.

*

Так рассказывает легенда, и в ней мысль: счастье не только на небе, но и на земле есть богатый край — Сосновый лоб.

В половодье столетние сосны свысока смотрят на верхушки затопленных берез, елей и горделивых кедров, вынужденных ютиться у подножия лба. Сосны, как солдаты, захватившие господствующую вершину, удерживают свои позиции, и только исполинская, в три обхвата лиственница допущена ими на открытую поляну у самого края. Этот край обращен к далекому каменному берегу Енисея.

Лоб обширен, и, как всегда в сосновом бору, деревья щедро делятся землей, питающей корни, и лучами солнца насыщающими хвою крон. Здесь просторно и чисто.

В жаркий полдень лета в мягком плотном ковре опавшей за столетия хвои и мха глохнет шум шагов. Разросшиеся вершины создают тенистый шатер. Наверное, и в сильный дождь редкая капля падает на землю. Здесь всегда сухо.

Зимой, когда снег по низким местам наваливает огромные сугробы, на лбу малоснежно, и легко развернуть оленью упряжку меж деревьев.

Западный склон лба более пологий, чем восточный. Тут сосны, сбежавшие вниз, задерживаются перед небольшим, но глубоким и прозрачным озером.

В озере много рыбы — сиг, пелядь, чир, окунь ищука. Иногда по неширокой извилистой Мамонтовой речке, вытекающей из озера и впадающей в приток Енисея, заходят осетры. У толстой лиственницы в самый большой мороз не замерзает родник.

*

«Как можно отнять у людей такое богатство? Что делать будут люди, когда оскудеют запасы зверя и рыбы на других угодьях? Искать новые стойбища?»

Чуй удивленно смотрел на Дагая, занятого какими-то своими мыслями и не слушавшего его.

Глухим голосом Дагай вдруг спросил:

— А если я все-таки пойду на лоб?

Чуй покачал головой:

— Не пойдешь, Дагай… там и мать положили. Ты не нарушишь обычая, не пойдешь к могилам родных.

— Зачем же мать там положили. Зачем?

Дагай вытер слезы и приподнялся.

— Слушай меня, Дагай! — продолжал Чуй. — Перед смертью сенебат сказал нашим людям, что ты заменишь его, ты будешь нашим шаманом. Ты должен три года прожить один здесь, на стойбище. Если ты к людям вернешься раньше, духи тебя покинут — ты не будешь шаманом! Ты знаешь больше нашего, Дагай. Ты знал песни сенебата.

— Чуй, но ведь в жизни не так, как говорил сенебат! Посмотри на тайгу, послушай ее голоса, я их слышал. Зачем теперь, когда все видят, что мой отец, твой браг Токуле, был прав, зачем теперь нам нужен шаман?..

Дагай даже встал, но Чуй перебил его:

— Постой, Дагай. Выслушай меня до конца, выслушай, что сказали наши люди. Тебе решать самому, ты не маленький. Ты, наверное, прав, когда говоришь, что понял голоса тайги. Я привел тебе сайку оленей. Снег мелкий, мой след виден, хотя ночи уже темные. Если нам не нужен шаман, то ты вернешься к людям. Так сказали все на стойбище. Я оставляю тебе оленей, решай сам, Дагай.

Чуй вышел из чума. Дагай ничего не успел ответить, как зашуршали полозья, и, когда он выскочил наружу, санка Чуя была уже под угором.

— Чуй, а как же я! — крикнул Дагай, и в ответ долетело:

— Решай…

*

Прошло меньше десяти дней.

Все время стоял сильный мороз. На седьмой день месяц, всходивший на ущербе, пропал совсем. Быстро наступили сумерки. Терялись следы полозьев на проложенной дороге. Олени с трудом удерживали тропу.

Путь должен был пройти по большой тундре. Краем огромного зыбуна лежала дорога. Не стоило бы и выезжать в такую темень, но Дагай торопился. Он пристально вглядывался в еле приметный след и вдруг потерял его.

Олени сошли с тропы, но продолжали бежать. Дагай привстал, огляделся и нигде не мог различить дорогу. Обманчиво светлый издали снег, вблизи лежал серой неразличимой массой.

Небо стало совсем чужим, враждебным. Далекий свет звезд терялся в его густой пелене.