Последние Каролинги

Второе слово Карла — к благородным,
К дружинникам и всадникам сильнейшим:
«Опорой государства вы слывете,
Вы призваны хранить и защищать.
Не будьте ж привиденьем на дорогах,
Которым няньки неслухов пугают,
Насильниками наглыми, ворами,
Волками, стерегущими овец!»

— Аой! — воскликнул сам певец, исторгая из струн аккорд, подобный воплю.

— Взять его! — послышался в тишине приказ Райнера. — Вот он, смутьян, что совращает народ против сеньоров!

В ответ раздался взрыв негодования такой силы, что пламя костра приникло, словно от испуга. Всадники двинулись к певцу, но Нанус, рыночный мим, пройдясь колесом, испугал лошадь начальника караула, и та выбросила седока. Разыгралось побоище.

Крестьяне хватали камни и палки, оборванцы поражали всадников из рогаток. Слышался свист, вой, ржание лошадей, и все покрывал громоподобный, рокочущий бас урода Крокодавла.

— Матушка! — сказал Альде сын, когда они еще только услышали голос певца. — Да ведь это старый Гермольд из нашего рода.

— Дождется он плахи! — сокрушалась Альда. — Бедовая голова!

Когда же Райнер приказал певца схватить и разыгралась драка, Винифрид сумел проникнуть в самую ее гущу и схватил слепца за руку:

— Это я, дядюшка Гермольд… Обопритесь о мое плечо!

Рассвет застал костер еле тлеющим в залитых водой головешках. На площади валялись трупы, а из окрестных тупичков то и дело слышался визг — там еще шла расправа с инакомыслящими. Со ржавым воем открылись ворота, караульные ощупывали каждый воз.

— А, это снова ты, самурский лучник? — Сонный Райнер пикой уперся в повозку Альды. — Не прячешь ли ты слепца? Эй, пропустите этих!

Райнер был весьма недалек от истины. Когда парижские зубчатые башни скрылись за купами каштанов, Винифрид раздвинул в повозке корзины и высвободил спрятанного под ними певца.

— Кровь Эттннгов в тебе на старости бушует! — корила Альда, обирая с него соломинки. — Не пора ли на покой?

— Нет мне покоя, раз нет его в моей стране, — отвечал Гермольд, слабыми пальцами ощупывая, не повредились ли колки арфы. — Сидел я, старый осел, в Туронском лесу, воображал, что век свой доживаю. Ан жизнь моя только началась — и какая жизнь!

— Поедем лучше к нам, на новую усадьбу, в Валезии, — предложил Вииифрид. — Вырубим колоды, заведешь себе пасеку…

Мирно беседуя, тащились они по пыльной дороге, заботясь лишь о том, чтобы не встретить лихих людей. Когда впереди замаячила тупоконечная башня замка в Квизе, по обочинам стали попадаться группы пешеходов. Шли крестьяне, неся косы и грабли, семенили старцы, матери спешили, неся грудных детей. Все возбужденно говорили о ведьме, которую в деревянной клетке только что доставили в Квиз. У Винифрида при слове «ведьма» екнуло сердце.

Там, на церковном дворе, толпа со свистом и улюлюканьем окружала клетку так плотно, что из-за сутулых мужицких спин можно было увидеть только верх решетки и конного часового с пикой. Слышался исступленный собачий лай.

— Это кто лает-то? — Недоумевала Альда. — Неужели сама ведьма?

Винифрид раздвинул каменные бока мужиков и увидел на вонючей, позеленевшей соломе изможденное голое тело — женщины, мальчика ли, непонятно. Длинношерстная борзая с гноящимися глазами огрызалась в ответ на кидаемые камни и комки навоза. Равнодушный ко всему конвойный старался только, чтобы сквозь прутья не совали лезвия. Но вот осколок кирпича угодил ведьме в шею, и она под гогот толпы подняла голову, тряхнула слипшимися волосами и поглядела на своих мучителей с такой злобой, что они притихли.

— Азарика! — закричал не помня себя Винифрид и рванул прутья клетки с такой силой, что они вылетели из пазов.

Азарика села, равнодушно глядя на всех, а собака, вообразив, что это какой-то новый, еще худший истязатель, старалась укусить его за руки. Зеваки, крича кто что попало, вцепились в Винифрида и помогли конвойным оторвать его от клетки.

— Господин добрейший! — унижалась Альда перед Тьерри, который был начальником конвоя. — Отпустите моего сына, он не в себе… Ведьма глазищами его зачаровала, эк они какие адские у ней!

Пришлось ей в ногах поваляться, пока все содержимое ее кошелька не перекочевало в карманы Тьерри.

Погонщики цокнули на мулов, и огромная клетка, колыхаясь, покинула церковный двор в Квизе. Альда же подхватила своего избитого сына и, причитая, повела к повозке. Там Гермольд, выслушав подробный рассказ, покачал головой:

— Не так, сынок, ты действовал, не так… Еще, однако, и сейчас не поздно, доверься мне. А ты, мать, брось свое хлюпанье, Эттинги все-таки боевые франки, а не церковные просвирни. Послушай, сынок. Они повезут ее кругом леса, а здесь есть прямая тропка, я однажды шел по ней ощупью, вернее бежал от щедрот императрицы!