Последние Каролинги

— Аспид! — произнесла Рикарда, будто плюнула. — Василиск!

Отвернувшись, поправила прическу и, вновь обретя царственную улыбку, хлопнула в ладоши. Берта с готовностью подбежала.

— Что у тебя сладкого для души?

— В людской сидит слепец, зовется Гермольд. Говорит, что пришел из Туронского леса, и у него арфа…

— Зови!

Седому колченогому певцу, на спокойном лице которого виднелись следы каких-то давних ожогов, подали табурет у очага и стакан теплого вина. Оп задумчиво наигрывал запевку, как это принято у бродячих певцов: «Один мечом себе добудет трон и королеву, другому борзый конь умчит красавицу жену. Мне служит музыка, слагаю я напевы и тем живу!»

Дамы просили спеть что-нибудь самое новенькое, о том, что делается на белом свете. Певец чутко прислушивался к хору их просьб и, когда уловил в нем властный тембр императрицы, начал:

Сколько горя ты видела, франков святая земля!
Сколько плакали люди, людей об участье моля!
Сколько крови потеряно, пролито слез.
Сколько к небу проклятий и жалоб неслось!
И воскликнул однажды во гневе сам бог:
«Сатана, что ли, вверг нас в такую пучину тревог?»
И ответил архангел, что с огненным ходит мечом:
«Сатана здесь, хозяин, увы, ни при чем.
Это Конрад Парижский, владетельный граф,
Он не знает закона, не ведает прав.
Разлучает он близких, в рабы продает,
Неимущий должник у него в подземелье гниет.
Селянин разоренный с детишками нищий бредет,
И вопит к тебе, боже, несчастный народ!»
Бог есть бог, долго станет ли он размышлять?
Книгу судеб велел он апостолам тут же подать.
Отыскал в ней страницу он Конрада, вырвал ее,
И окончилось графа земное житье!
Вот однажды у Лигера, славной реки,
Ехал граф, с ним бароны его и стрелки.
Видят — вышел на берег бастард, по прозванию Эд,
Одержал здесь над данами самую славную он из побед.
Графу зависть затмила глаза, говорит: «Здесь мой край.
По обычаю, ты все трофеи, всех пленных отдай!»
Взял у Эда берсеркера. Был так свиреп и силен
Этот пленный язычник из северных датских племен!
Сберегали его семь железных цепей, десять медных оков,
Сорок самых отборных парижских стрелков.
Бот язычника в клетке железной в Париж привезли,
И сбежался народ со всей франкской земли.
Но берсеркер сидел, нелюдим, недвижим,
Призрак милой свободы витал перед ним.
Граф кичливый подъехал, с ним свита его удальцов.
Граф был пьян и берсеркеру плюнул в лицо.
Гнев ужасный язычника тут охватил,
Дьявол ярости силы удесятерил.
Прутья клетки распались, рассыпались звенья оков,
Газбежалась охрана из славных парижских стрелков.
Тут, сраженный берсеркером, Конрад упал с боевого коня.
«О господь, не такого последнего смертного дня
Ожидал я!» — и всякий увидеть здесь мог,
Как нечистый его душу черную в ад поволок.

Под сводами возились летучие мыши. Потрескивали свечи, звенел бубенцами колпак, который принц, хихикая, отнимал у шута.

Дамы следили за императрицей, готовые шумно рукоплескать. Наперсница Берта держала наготове новенькую суконную столу, которую принято в таких случаях жаловать. Рикарда выхватила ее и швырнула певцу: