Последние Каролинги

— И это твоя армия? — грустно спросил каноник у Эда.

Азарика взглянула па Эда, и вдруг ей снова почудилась пасть грифона, извергающая ржавое пламя. В глазах все закружилось. «Justilio! Veritas! Vindicatio!» — отбивал молот в мозгу. Рука непроизвольно вытащила из ножей меч и бессильно разжалась. Лезвие звякнуло о придорожный камень.

Эд поднял меч Азарики и молча положил рядом с ней на облучок. Вырвал у Роберта повод, вскочил в седло и ускакал, не прощаясь, а за ним вся его кавалькада.

3

Войско канцлера Гугона, растянувшись на добрую милю, двигалось по берегу Лигера, обшаривая овраги. Норманнов не было. По холодному небу неслись огромные тучи. Азарике вспоминались отцовские книги, где рассказывалось о древних сражениях, когда над битвой людей летали дерущиеся боги или дьяволы, как велит их называть приор Балдуин. Знать бы заклинания, прилетели бы они, разбили бы неуловимых норманнов!

Роберт подъезжал, привозил то холодной баранинки, то луку. Раздобыл где-то для каноника меховую безрукавку. Ободрял загрустившую Азарику.

— Ты конем пока займись. Корми, приучай к себе. Как ты его назвал? Никак? У воина конь должен носить гордое имя!

Азарика через силу улыбнулась.

— Как же назвать твоего скакуна? — размышлял Роберт. — По масти, что ли? Гнедой, как это по-латыни — baius? Давай назовем Байон!

— Байон! Байон! — позвала Азарика.

Гнедой, привыкший за эти дни к ее ласковому голосу и вкусной кормежке, встрепенулся и заржал.

— Байон! — решили в восторге Роберт и Азарика.

А дождь полил, непрестанный, секущий. Превратил глинистые берега в вязкую топь. Каноник кашлял, ночью стонал, страдая от озноба и своей беспомощности. Пришлось Азарике отодвинуть ковчежец с мощами (ну-ка, святой Эрнберт, потеснись!) и уложить каноника на дно повозки. Отыскала сушеную мяту, но где приготовить отвар?

Роберт больше не подъезжал — Вельзевул запретил всякие отлучки, — и Азарике пришлось не сладко. Реликварий то и дело застревал в глине, и она, подпрягши к мулам Байона, изо всей силы упиралась в колесо, вытаскивая повозку.

Наконец канцлер остановил войско. На той стороне реки, на скалистом мысу, виднелись бревенчатые башни Самура. Под дождем обвисли вымпелы на флагштоках. Странно: ни лодок, ни встречающих, как было условлено с самурцами.

— Осмелюсь напомнить, — нотарий Фульк нагнулся к креслу канцлера, — нынешний сеньор Самура епископ Гундобальд…

— Я памяти не лишился, — прервал его канцлер.

Он приказал вестнику взять рыбацкий челн и переправиться в молчащий Самур, а войску, чтобы не томиться в бездействии, служить молебен. Встал и сам, ему подали алмазный крест. Дым от кадильниц стлался под мелким моросящим дождем.

Вдруг доложили, что в кустах обнаружен норманнский дозор. Не прерывая мессы, Гугон надел па себя шлем. Врачи протестовали, но канцлер лихо взобрался на коня и в сопровождении бравого сотника и его лучников налетел из-за отмели. Супостаты, заметив опасность, поспешили столкнуть лодку в воду, но было поздно. Поникшие и жалкие враги встали на колени прямо в мелководье.

Гугон принялся их допрашивать, но, к величайшему удивлению, пленники завопили на чистейшем романском наречии. Объясняли, что они всего-навсего франкские мужики, что приспешники адского Сигурда силой заставили их себе служить…

— Как бы не так! — процедил Гугон. — Стали бы вы от меня спасаться. Вам бы под предлогом норманнов своих сеньоров грабить!

И приказал их обезглавить.

Он пришел в хорошее расположение духа. «Победа! — льстиво шелестели придворные. — Первая победа!» Канцлер продиктовал Фульку реляцию для Карла III в превосходных степенях: «Victoria clarissima, gloriosissima, perpetua…»

Но тут вернулся от Самура челнок с вестником. Ему там даже и лестницы не подали, объявив со стены, что епископ Гундобальд заключил с королем данов союз, потому что оный король Сигурд со всем своим воинством желает принять из его рук святое крещение.

Гугон снова лег в кресло. Фульк слышал, как он твердит сквозь зубы: «Жирная скотина, предатель! Возжаждал апостольского венца… Окаянный Сигурд таким манером уже раз шесть переходил в христианство!» Приказал трубить ночлег.

По едва лишь пропели полночные петухи, войско было разбужено криками часовых. Азарпка, оставив бредящего каноника, взбежала на холм, где уже тесно стояли проснувшиеся воины. Ночь полыхала заревом далеких и близких пожаров. «Святой Матурин, — угадывали по направлению горящие селения. — А это святой Гиларип-в-лесу…» Горело как раз в тылу армии Гугона.

Некоторые сотни и просто кучки ратников стали спешно уходить назад, чтобы защитить родные места. Нотарий Фульк пытался уговорить их, даже угрожал, но получил лишь древком копья поперек спины, а какой-то наглец пытался сорвать его золотую цепочку.

— Надо поворачивать… — прохрипел Фульк, встав перед походным креслом канцлера.

Но тот спал безмятежно, укрытый затканной жемчугом мантией, и никто не решался его тревожить.

И войско двинулось назад прежней дорогой, по обочинам которой плыл едкий дым пожарищ.