Последние дни наших отцов

К двадцать девятому декабря рождественский приступ тоски был забыт. Днем двенадцать курсантов валялись в столовой в креслах и на толстых коврах вокруг печки: здесь было удобнее, чем в холодных отсыревших кроватях. Лейтенант Питер отослал кандидатов в агенты отдыхать, их ждали ночные занятия. Во сне они возились, шумели; не спал только Пэл: Лора задремала, привалившись к нему, и он боялся пошевелиться. Вдруг в тишине послышались приглушенные шаги. Это был Жаба: облачившись в гимнастерку, он явно направлялся к выходу. Сапоги он снял, чтобы не скрипели половицы.

– Ты куда? – вполголоса спросил Пэл.

– Я цветы видел.

Сын в недоумении уставился на него.

– Там подо льдом цветы проклюнулись, – повторил Жаба. – Цветы!

Ответом ему был общий храп: всем было плевать на его цветы, хоть они и выросли в снегу.

– Пошли. Хочешь? – предложил Жаба.

– Нет, спасибо, – усмехнулся Пэл.

Ему не хотелось уходить от Лоры.

– Тогда до скорого.

– До скорого, Жаба… Не слишком задерживайся, вечером тренировка.

– Не буду. Я ненадолго.

И Жаба в одиночестве отправился мечтать в окрестный лес, к своим цветам. Он шел по тропке вдоль прибрежных скал в сторону Арисейга: ему нравился вид, открывающийся со скал. С легкой душой свернул в лес. До цветов оставалось совсем недалеко. Но, огибая груду поваленных деревьев, он натолкнулся на пятерых перепивших поляков из Секции МР. Поляки уже прослышали о набеге французов на их усадьбу, о краже спиртного и затаили на них обиду. Жаба подвернулся им под руку: они надавали ему по морде, повалили в грязь, а потом насильно влили в него несколько изрядных глотков водки, опаливших ему живот. Перепуганный и униженный Жаба выпил, надеясь, что его оставят в покое. Ему вспомнился Фарон: он им задаст, когда узнает.

Но полякам хотелось влить в него еще:

– Na zdrowie![4] – орали они хором, приставив ему горлышко к губам.

– Да что я вам сделал? – стенал Жаба по-французски, выплевывая половину водки, попавшей в рот.

Поляки не понимали ни слова и отвечали бранью. И вдобавок принялись скопом избивать его ногами и палками, распевая песню. Жаба под градом ударов орал так громко, что его крики встревожили военных Арисейг-хауса и те стали прочесывать лес с ружьями наперевес. Бедолагу нашли – он был без сознания и весь в крови, его доставили в лазарет Арисейга.

Товарищи сидели у его изголовья до самого вечера и потом, после ночных занятий. Последними, кто оставался с ним, были Пэл, Лора, Кей и Эме. Жаба пришел в себя, но лежал с закрытыми глазами.

– Больно, – твердил он.

– Знаю, – отозвалась Лора.

– Нет… Тут больно.

Он показывал на сердце; у него болело не тело, а душа.

– Скажите лейтенанту, что я больше не могу.

– Нет, ты сможешь. Ты уже столько смог, – подбодрил его Кей.

– А дальше – нет. Не могу больше. Я никогда не смогу воевать.

Жаба перестал верить в себя, его война была проиграна. Около двух часов ночи он наконец задремал, и товарищи ушли к себе немного поспать.

* * *

Жаба проснулся с первыми лучами зари. Вокруг никого не было, он встал с кровати и выскользнул из лазарета. Пробрался тайком в тир Арисейга, взломал один из сейфов и стащил кольт 38-го калибра. Потом, сквозь слоистый морозный туман, добрел до своих драгоценных цветов и сорвал их. Вернулся к усадьбе Секции F. И приставил пистолет к груди.

Звук выстрела разбудил всех – лейтенанта Питера, Дэвида, курсантов. Они соскочили с постелей и полураздетыми высыпали на улицу. Жаба лежал у дома, в грязи, среди своих цветов, раздавленный собственной жизнью. Потрясенные, лейтенант Питер и Дэвид присели на корточки рядом с ним. Жаба направил ствол прямо в сердце, в свое невыносимо болевшее сердце, и даровал себе смерть.

Пэл с дикими глазами тоже кинулся к телу и положил ладонь на глаза Жабы, чтобы закрыть их. Ему показалось, что он уловил слабый хрип.

– Он еще живой! – заорал он лейтенанту. – Позовите врача!

Но Питер удрученно покачал головой: Жаба был не живой, просто еще не умер. Больше никто не мог ничего для него сделать. Пэл обнял его, чтобы ему было не так одиноко в последние минуты, и Жабе даже хватило сил чуть-чуть поплакать; горячие, едва заметные слезы скатились по его измазанным грязью и кровью щекам. Пэл утешал его, а потом Андре Жаба умер. И над лесом вознеслась песнь смерти.

Курсанты застыли, дрожащие, пришибленные, с разбитым сердцем, обезумевшие от горя.

Лора, рухнув в объятия Пэла, всхлипнула:

– Обними меня.

Он прижал ее к себе.

– Крепче обними, по-моему, я сейчас тоже умру.

Он сжал ее еще сильнее.

Рассветный ветер, хлестнув с удвоенной силой, пригладил давно не стриженные волосы Жабы. Теперь его лицо было совсем спокойным. Позже офицеры военной полиции с соседней базы военно-морского флота унесли тело, и больше никто ничего не слышал о Жабе – печальном герое войны.