Последние четверть часа(Роман)

Невозможно предсказать ход событий при чрезвычайных обстоятельствах. Шарлемань опасался, что, не догнав Саида, они схватят его. Но полицейские, должно быть, ничего не поняли, они решили, что он старался помочь им и обгонял их, желая поймать Саида, как это пытался сделать Поло Маркан, и что они оба чуть его не схватили. Они продолжали бежать вниз, крикнув на ходу Шарлеманю то ли что-то ободряющее, то ли что-то вроде: все равно он от нас не уйдет!..

Марселю удалось подозвать овчарку, которая рвалась бежать за Саидом.

Прицепив поводок к ошейнику собаки, которая все еще стремилась вниз, где полицейские прочесывали рощу, оба приятеля подождали немного, пока не убедились, что погоня сорвалась окончательно. Тут кстати и стемнело. Друзья торопливо зашагали к дому. Теперь, если я им нужен, пускай пожалуют ко мне домой… — раздумывает Шарлемань. Но тогда, вероятно, разговор будет нешуточный… Правда, в глубине души он в это не верит.

— Ну и дурная у меня собака! — ворчал Марсель. — А главное, она с ним просто заигрывала.

Возвращаясь по шоссе, чтобы не попадаться на глаза полицейским, которые, вероятно, направятся к заводу, к своей машине, они наткнулись на Маркана. Приставив к стене велосипед с корзиной, где перемешались в беспорядке все заказы, парень стоял у освещенного входа в кабачок Занта. Возбужденно жестикулируя, он на свой лад рассказывал о происшедшем. Проходя, они увидели, как он вытягивал вперед свои большие руки, показывая, как он надавил на плечи Саида, приговаривал: «Тут я его и ухватил!.. Тут я его, голубчика, и прижал!..»

— А тебе не стыдно? — спросил без обиняков Марсель.

Парень так и застыл с открытым ртом и не успев опустить руки. Прямо кадр из фильма, где вытянутая вперед рука увеличивается перспективой, или фотография рыболова с пойманной рыбой, которая кажется тяжелее и больше из-за иллюзии, создаваемой крупным планом…

…Этот парнишка еще каких-нибудь два года назад ходил в школу. И как только поступил в лавку мясника, сразу вырос и возмужал. Мясо, что ли, пошло ему на пользу… Отец его был шахтером, а он, кто знает, может, станет мясником, раз уж он с этого начал. Он вытянулся и раздался в плечах что-то даже слишком быстро. Усы уже пробиваются, сумерки и свет у входа в кабачок подчеркивают чуть темнеющий меланхолический пушок около углов губ, еще не знакомых с бритвой. Из обшлагов рабочей куртки вылезают рукава полосатого сине-белого свитера, но и они уже не прикрывают запястий. За короткое время все стало ему мало, может быть, поэтому руки его кажутся такими большими. Не удивительно, что он сумел подмять под себя Сайда… Руки его все еще подняты, пальцы растопырены, точно лапы хищной птицы, вцепившейся в барана, только что без когтей. В сущности, не так уж страшен его жест… руки его понемногу опускаются как бы сами собой, и он отвечает Марселю:

— А я подумал — вор! Когда я увидел, как вы за ним бежите!.. А тем более он…

Несмотря на пристыженность, в его движениях чувствуется гордость, оттого что он сумел одолеть взрослого мужчину, что у него хватило на это силы. Он снова берется за руль велосипеда. В его корзине полный беспорядок, куски мяса в пергаментной бумаге, на которой чернильным карандашом написана цена и имя клиента, свалены вперемешку.

Марсель занес правую руку словно для удара и глухо пригрозил:

— Ты у меня еще получишь хорошую взбучку, паршивец! Ты еще и врун вдобавок!

— Брось, — сказал Шарлемань, — пожалуй, он отчасти прав.

И, обращаясь к юноше, он добавил, не повышая голоса:

— А ты иди домой. И расскажи обо всем отцу!..

Ну а теперь?

Где Саид? Вряд ли доведется скоро увидеть его в наших местах. Если ему удастся скрыться, то он отправится куда-нибудь подальше, может быть, даже вернется в Алжир. Если они схватят его, то ему не миновать тюрьмы, лагеря, это в лучшем случае, и, уж конечно, ему запретят проживание во Франции.

Когда Шарлемань вернулся домой, Берта, не ждавшая его так рано, еще не ложилась. До того как он пустился вслед за Саидом, он успел загрузить последнюю печь, и возвращаться на завод было незачем. Дома он почувствовал полное изнеможение, ему даже пришлось сесть. Скорее всего, это была усталость после долгого бега, но он ощущал еще и странную пустоту, уже несколько раз испытанную им прежде. До встречи с Саидом…

— Что с тобой, милый? — спросила Берта.

Он рассказал ей обо всем, а затем, не решаясь ни лечь спать, ни сесть за стол, хотя ощущение пустоты походило на голод, он сказал жене:

— Поди сюда, детка, посиди со мной! Возьми стул и сядь рядышком.

Он не собирался пускаться в долгий разговор, это было не в их привычках.

— Знаешь, детка, что такое для меня этот парень…

И он умолк, но, если бы этого было недостаточно для Берты и если бы он умел яснее выражать свои чувства, он, пожалуй, сказал бы следующее: