Последние 100 дней

Упомянутый яд — это нечто. Из-за него я потерял около четырнадцати фунтов, и при этом мне не стало легче. Из-за него мои ноги покрылись ужасной сыпью, для которой ни у одного врача не нашлось названия, не говоря уже о лекарстве. (Дайте какого-нибудь другого яда, который без борьбы избавил бы меня от этих мерзких красных точек.) Я готов был быть жестоким и безжалостным к врагу и его распространяющимся колониям, убивающим мое тело. Но почему-то вопросы смерти и сохранения жизни оставляли меня на удивление безразличным. Я с легкостью смирился с потерей волос. Волосы начали выпадать в первые же две недели лечения. Я заметил это в душе и стал собирать их в пластиковый пакет. Из моих волос можно было бы построить целую плавучую дамбу в Мексиканском заливе. Но я не был готов к тому, что лезвие бритвы неожиданно проскользнет по моей щеке, не встретив на своем пути ни единой щетинки. И к тому, что моя абсолютно гладкая верхняя губа начнет выглядеть так, словно я сделал эпиляцию, как чья- нибудь тетушка — старая дева, я готов не был. (Большую часть волос на груди, которые, пока не выпали, напоминали два континента, пришлось сбрить из-за различных больничных манипуляций, и теперь они являли собой довольно печальное зрелище.) Я перестал быть самим собой. Если бы одной из моих медсестер была Пенелопа Крус[45], то я этого даже не заметил бы. В войне против Танатоса, если уж мы называем этот процесс войной, первой ощутимой жертвой является мгновенная утрата Эроса[46].

Такой была моя первая реакция на коварный удар. Я твердо решил сопротивляться изо всех сил, пусть даже пассивно. Я хотел получить самые квалифицированные консультации. Мое сердце работало, кровяное давление нормализовалось, другие анализы тоже были хорошими. Мне стало ясно: если бы не мое богатырское здоровье, давно пришлось бы перейти к более здоровому образу жизни. Против меня выступил слепой, лишенный эмоций враг, которого радостно приветствовали те, кто давно уже желал мне болезней и смерти. Но на стороне моей жизни сражались блестящие, бескорыстные врачи — и плюс к тому удивившее меня количество групп поддержки. Об этом я надеюсь написать в следующий раз, если, конечно, — как всегда говорил мой отец — уцелею.

II

Называя опухоль в своем пищеводе «слепым, лишенным эмоций чужим», я имел в виду, что так и не мог устоять перед желанием наделить болезнь качествами живого существа. Я понимал, что это ошибочный антропоморфизм, то есть присвоение неодушевленным объектам человеческих качеств (суровая туча, гордая гора, самоуверенное юное божоле). Чтобы существовать, раку необходим живой организм, но сам он стать живым организмом не может. Его злобность — вот опять! — заключается в том, что главная его задача — умереть вместе со своим носителем. Или носитель найдет способы избавиться от него и пережить его.

Но еще до болезни я знал, что некоторым людям подобное утверждение кажется неудовлетворительным. Для них грызун «карцинома» — это серьезный, сознательный враг, медленно действующий киллер-камикадзе, посланный небесами с некоей священной миссией. И подкреплением такой точки зрения стали многочисленные записи в интернете, подобные вот этой: «Кто еще считает, что терминальный рак горла [sic] у Кристофера Хитченса — это кара Господня тому, кто произносил богохульства? Атеисты всегда игнорируют ФАКТЫ. Они живут так, словно все в этом мире всего лишь «совпадения». Неужели? Неужели всего лишь «совпадение» тот факт, что из всех частей тела Кристофера Хитченса рак поразил именно ту, которой он пользовался для богохульств? Продолжайте верить в это, атеисты. Он будет корчиться от чудовищной боли, а потом умрет мучительной смертью, и ВОТ ТОГДА-ТО наступит настоящее веселье: его отправят в АДСКИЙ ОГОНЬ навечно, и он будет терзаться и гореть в геенне огненной».