Последняя звезда

– Вот во что мы верили. Ты растешь. Учишься в школе. Находишь работу. Заводишь семью. – Покончив с ногтями на одной руке (на каждый ноготь по одному пункту веры), часовой приступает к ногтям на другой. – Твои дети подрастают. Учатся в школе. Находят работу. Заводят семью. – Ноготь, ноготь. Ноготь, ноготь, ноготь. Мужчина рукой, в которой держит нож, сдвигает бейсболку на затылок. – Я никогда не был верующим в твоем понимании. Двадцать лет не был в церкви. Но я знаю, что такое вера, святой отец. Я знаю, как это – верить во что-то. Света нет, свет включили. Воды нахлынули, воды схлынули. Люди болеют, люди выздоравливают. Жизнь идет своим чередом. В этом и есть истинная вера. Я прав? Выбросить бессмысленный треп про рай и ад, грех и спасение, а это останется. В это верят даже самые отъявленные атеисты, которые плюют на вашу церковь. Верят в то, что жизнь будет продолжаться.

– Да, – соглашается священник, – жизнь будет продолжаться.

Часовой недобро улыбается и тычет ножом в грудь священника.

– Ты не услышал ни слова из того, что я сказал, – рычит он. – Вот поэтому я на дух не переношу вашу братию. Палите свои свечки, бормочите на латыни заклинания, молитесь Богу. А Он не слушает. Ему плевать. Он просто псих или садист. Или и то и другое. Мир в огне, а вы молитесь мудаку, который либо устроил пожар, либо позволил ему случиться.

Маленький священник поднимает руки, те самые, которыми освящал хлеб и вино. Он как бы показывает часовому, что руки у него пустые и он никому не желает зла.

– Я не претендую на то, что знаю мысли Господа, – говорит священник и медленно опускает руки. Не отрывая взгляда от ножа, он цитирует из Книги Иова: – «Так, я говорил о том, чего не разумел, о делах чудных для меня, которых я не знал».

Мужчина долго и пристально смотрит на священника. Повисает неловкая пауза, а он все молчит и жует свою уже безвкусную жвачку.

– Скажу тебе честно, святой отец, – спокойно говорит часовой, – я бы с удовольствием убил тебя прямо сейчас.

Священник кивает:

– Боюсь, это может случиться. Когда правда выйдет наружу.

Он вынимает нож из дрожащей руки часового и дотрагивается до его плеча. Того передергивает, но он не отодвигается.

– Какая еще правда? – шепчет он.

– Такая, – отвечает маленький священник и вонзает нож ему в грудь.

Лезвие очень острое, оно легко протыкает рубашку, проскальзывает между ребрами и на три дюйма входит в сердце.

Священник прижимает мужчину к груди и целует в макушку.

«Дарует тебе Господь прощение и мир».

Секунда – и все кончено. У часового отвисает челюсть. Резинка выпадает изо рта. Священник подхватывает комочек и забрасывает подальше от входа в пещеру. Потом он опускает труп на холодные камни и встает. Окровавленный нож поблескивает в руке.

«Кровь Нового и Вечного завета…»

Священник разглядывает лицо мертвеца. Его обуревает ярость и захлестывает омерзение. Лицо похоже на гнусный шарж. Теперь можно не скрывать отвращения.

По давно проторенной тропинке маленький священник возвращается в «Большой зал», в главную пещеру, где, ворочаясь с боку на бок и вздрагивая, спят остальные. Все, но не Агата. Агата сидит, прислонившись спиной к стене пещеры. Маленькая женщина буквально утопает в пальто на меховой подкладке, в том самом, которое ей отдал священник. Грязные черные с проседью кудряшки торчат во все стороны, словно их взбили в центрифуге. Черная сажа въелась в морщины, зубные протезы давно потеряны, глаза спрятались под вялыми складками век.

«Это человечество, – думает священник. – Это его лицо».

– Святой отец, это вы? – Голос Агаты едва слышен; он тих, как мышиный писк, и пронзительно высок, как крысиный визг.

«А это – голос людского племени».

– Да, Агата, это я.

В пещере темно. Женщина вглядывается в человеческую маску, которую он носил с младенчества.

– Я не могу заснуть, святой отец. Вы посидите со мной немного?

– Да, Агата, я с тобой посижу.

2

Тела своих жертв он выносит из пещеры по две штуки зараз. Берет каждое под мышку, тащит наружу и без лишних церемоний бросает в яму, а потом идет за следующей парой. После Агаты он убил всех остальных. Никто не проснулся. Священник действовал тихо и быстро, но при этом спокойно и уверенно. Тишину нарушал только шорох ткани в тот момент, когда лезвие ножа входило в сердце. Так одно за другим умолкли сорок шесть сердец. Теперь билось лишь его собственное.

На рассвете начинается снегопад.