Последняя пристань

Евдоким прошел по гремящей железной палубе и спустился в каюту. На судне он был впервые, поэтому на все смотрел с интересом. В каюте были две двухъярусные кровати, стол, железная печка. На иллюминаторах висели светлые ситцевые занавески, придававшие помещению домашний уют. Стол стоял в узком проходе между кроватями, поэтому они одновременно служили сиденьями. Евдоким сел с краю, снял с головы картуз, пригладил волосы ладонью.

Обед у Овсянникова был скромный. Хозяин катера высыпал из чугунка в железную чашку картошку в мундирах, поставил баночку с крупной солью и бидон молока, которым, по всей видимости, разжился в Луговом. Тут же в каюту, грохоча сапогами по железным ступенькам, скатились капитан с мотористом и палубным матросом.

— Может, рыбки принести? — оглядывая стол, осторожно предложил Евдоким. — Надысь елец хорошо попался, уже усолел.

Капитан вопросительно посмотрел на Овсянникова. Тот взял в руки горячую картошку, покатал ее на ладонях и произнес:

— Чего вы на меня так смотрите? Пусть Мишка сбегает.

Белобрысый матрос с белыми, выцветшими ресницами опрометью кинулся из каюты.

— Ведерко захвати! — уже вдогонку крикнул ему Овсянников.

Кованные сапоги застучали по железу палубы, слышно было, как под тяжестью матроса заскрипел трап. Через минуту палуба заскрипела снова и Мишка показался в дверях каюты. В руках у него было полное ведерко соленых ельцов. Наталья не поскупилась и наложила их с верхом. Мужики молча приступили к еде.

Канунников все ждал начала разговора. Он понимал, что пригласили его сюда не для того, чтобы составить застольную компанию. Из головы не выходили Гошка с Федором. Если они напакостили где-то, к ответу могут привлечь и его. Скажут — укрывает преступников. Евдоким скользил взглядом по лицам людей, сидевших за столом. Команда, казалось, настолько увлеклась обедом, что не замечала сидящего за столом постороннего человека. Между тем, ни к картошке, ни к рыбе он не притронулся. Это заметил лишь Овсянников.

— Ты чего не ешь? — спросил он, пододвигая чашку. — Бери картошку. Она у нас не хуже твоей рыбы.

Овсянников достал картофелину, положил перед Евдокимом. Очистил свою, разрезал на ломтики, посыпал солью. Поднял глаза на Евдокима и сказал без перехода, словно продолжая начатую мысль:

— Бакенщика на этом месте хотим посадить. — И начал есть картошку, запивая ее молоком.

Евдоким, будто не слыша, о чем идет речь, достал кисет и начал скручивать цигарку, нарочито тщательно слюнить бумажку. У самого, между тем, в голове крутилась только одна мысль: если возьмут в бакенщики, значит ни Зиновьев, никто другой уже не могут стронуть его отсюда.

— Чего молчишь? — в упор глядя на него, спросил Овсянников. — Ведь речь идет о тебе.

— Не молчу, думаю, — медленно произнес Евдоким.

— Негоже мне единоличника покрывать, но выхода нету, — глядя на Евдокима, сказал Овсянников. — Пока найдем человека, привезем его сюда, обустроим, потеряем время. А оно сейчас дороже золота. Утешаю себя тем, что хоть какую-то пользу государству приносить будешь.

Последняя фраза задела больное место в душе Евдокима. Неопределенность положения терзала его все больше. Особенно часто он стал задумываться над этим после поездки в Луговое. Он уже начал понимать, что одинокая жизнь на берегу — лишь отсрочка выбора, который надлежало сделать. Причем, времени на это у него оставалось все меньше и меньше. Сейчас Овсянников щедро протягивал руку помощи.

— Что делать надо? — спросил Евдоким, положив за ухо так и не прикуренную самокрутку.

— Дел много. — Овсянников перестал есть, положил руки на стол. — Постоянно следить за глубиной фарватера, каждый день зажигать и гасить бакены, когда надо, переставлять их с места на место. Главная задача — обеспечить судоходство, следить, чтобы пароход не сел на мель. За это можно в тюрьму пойти.

— Меня пугать не надо, — произнес Евдоким. — Я пуганый.

— Я не пугаю, я подчеркиваю, насколько это ответственно. — Овсянников отодвинулся от стола. — Глубину на перекатах надо начинать мерить сегодня. Там, где мелко, воткнешь тычку. На конец пучок сухой травы привяжешь. Чтобы видно было — пароходу с баржей соваться сюда нельзя. Наименьшая глубина — полторы сажени. Начнет вода падать — будешь переставлять тычки. Фарватер — главное русло, значит, должен быть обозначен точно. Через несколько дней придет обстановочный катер, привезут тебе бакены, лампы и керосин. Тогда объяснят все еще подробнее.

— Тут вроде и объяснять нечего. — Евдоким даже удивился, что работа бакенщика оказалась настолько простой. На то, чтобы освоить ее, много времени не потребуется.

— Ты мужик смекалистый. Я о тебе с Зиновьевым говорил. Чья это лодка лежит? — неожиданно спросил Овсянников и кивнул на иллюминатор.

— Моя, — ответил Евдоким, почувствовав, как упало сердце.

— У тебя ведь одна была?

— А, вторая-то? — прикинулся непонимающим Евдоким и в душе его снова проснулось гадкое, давящее чувство неуверенности в себе. — Знакомый из Лугового поохотиться приехал. — И Канунников понял, что этим ответом отрезал себе всякое отступление.