Последняя ночь последнего царя

МАРАТОВ. Он сказал, как и ты...

ЮРОВСКИЙ. Мы всех убили.

МАРАТОВ. Да. Но добавил: он не стрелял. Не стрелял он в нее.

ЮРОВСКИЙ. Это ты уговорил его?

МАРАТОВ. Если бы... Нет, я просто сбежал – как ты точно выразился. Он сам не смог – оказалось, трудно стрелять в безоружную маленькую девочку. Он предпочел царя.

ЮРОВСКИЙ. Ее другие убили... Хаос был – и непрерывная стрельба. И всех... Всех – убили!

МАРАТОВ. Но ее лицо не давало покоя. В минуты тоски и ужаса... какая же это тоска и ужас... я думал: а вдруг?

ЮРОВСКИЙ. Всех, всех...

МАРАТОВ. Я знал, что ты составил секретный отчет о расстреле.

Юровский (небрежно). Да, написал Записку в правительство.

МАРАТОВ. Сначала я думал с тобой встретиться. Ты тогда работал в Хранилище ценностей.

Юровский (усмехнулся). Сторожил драгоценности, отнятые у эксплуататоров. Кстати, тогда в двадцатых мы помогали немецким товарищам организовать Революцию в Германии. И я отправил им некоторые ценности... И среди прочего – бриллиантовую брошь... Эту брошь я лично снял с царицы после расстрела... Видать, какая-то была особая... на груди у ней висела. С крестом. И я придумал: передать брошь царицы-немки на организацию немецкой пролетарской Революции.

МАРАТОВ. Да, я был прав, когда не стал с тобой встречаться, но я сумел... достал твою Записку – твой «совершенно секретный отчет».

Юровский усмехнулся.

Меня поразила дата: ты написал эту Записку тотчас после того, как в Берлине появилась она.

ЮРОВСКИЙ. Мне надоело повторять: мы всех убили.

МАРАТОВ. Да, именно. В этом и был смысл твоей Записки: всех убили! Да и как уцелеть: одиннадцать жертв, двенадцать расстрельщиков и узкая комнатушка...

ЮРОВСКИЙ. Никто не мог...

МАРАТОВ. Но... оказалось, не ты один писал. Еще четверо расстрельщиков в подробностях описали казнь. И я достал их... И один из писавших, пулеметчик Стрекотин... ты его помнишь – рябой, бритый... пишет: «Когда мы начали выносить трупы, одна из великих княжон... закрыла лицо руками и заплакала». И добавляет: «И другие Романовы были живы!»

ЮРОВСКИЙ. Послушай! Что ты хочешь от меня?

МАРАТОВ. Только вспомнить.

ЮРОВСКИЙ. Даже если ты сумасшедший – постарайся понять: она... все они – мертвы, чудес не бывает.

МАРАТОВ. Конечно... Конечно... А я ничего не прошу... Только ответь мне по порядку на вопросы... и все! И все.

ЮРОВСКИЙ. Как ты жалок, бывший товарищ

МАРАТОВ. ...Ну хорошо. Только найди таблетку – мне очень больно!

МАРАТОВ надевает очки, нелепо ползает по полу – находит, отдает ЮРОВСКОМУ. Торопливо наливает воду в стакан. ЮРОВСКИЙ глотает таблетку, жадно пьет.

МАРАТОВ. Итак, по порядку. Я услышал электрические звонки и вышел на улицу. Там стоял приехавший грузовик со включенным мотором. А звонки все звенели... Звонки! Электрические звонки! Я сел в автомобиль и отправился на вокзал. Ты?

ЮРОВСКИЙ. Я пошел будить доктора. Он не спал – писал письмо... Так оно недописанным и осталось.

МАРАТОВ. Пожалуйста, дальше. Юровский (начинает нехотя, но с каждым словом все более воодушевляется. Видно, он рассказывал это много раз, но рассказ и сейчас вдохновляет его). Я сказал Боткину: ночь будет опасная, город обстреливает артиллерия – надо спуститься в подвал... Он пошел их будить. Я по-прежнему не выключал электрические звонки.

МАРАТОВ. Для атмосферы – для ужаса, да? Я и сейчас их слышу – звонки! Звонки!

ЮРОВСКИЙ. Доктор, видимо, легко их поднял. Прошло не более получаса – они появились одетые. Я думаю, радостно одевались: белые освободители совсем рядом. Мы с заместителем моим Никулиным их повели...

МАРАТОВ. В ту комнату.

ЮРОВСКИЙ. В ту комнату. Длинная была процессия: семья, слуги, доктор. Николай нес отпрыска. Помню, оба были в гимнастерках и в военных фуражках. Ты помнишь – комната совершенно пустая была... Только стул мы поставили для царицы – у нее ноги больные. Царица села и для мальчика стул потребовала. Что ж, говорю, принесите – видно, умереть он хочет на стуле... Красивый был мальчик... Остальных я выстроил

МАРАТОВ. Как... выстроил?

ЮРОВСКИЙ (усмехнулся). В ряд. Спокойным голосом говорю: «Пожалуйста, вы станьте сюда, а вы сюда... вот так». Помню, служанка – высокого роста женщина... с ней рядом встала Анастасия. (Усмехнулся.) У служанки была в руках подушка Маленькие подушечки были принесены дочерьми, одну положили на сиденье стула Алексею... другую – на стул самой... Николай сначала встал за сыном, но я перевел его в первый ряд рядом с мальчиком. Потом их подравнял – все так же спокойным голосом.

МАРАТОВ. А почему... Зачем они согласились строиться?

ЮРОВСКИЙ (задыхается от беззвучного смеха.) Моя выдумка! Помнишь последнюю обедницу... Я тогда все и придумал... И когда они вошли в подвал, сказал Николаю: «После бегства вашего брата из Перми»... как у него глазки-то загорелись... не знал, что их императорское высочество, братец его, засыпанный ветками, с месяц как в яме пребывает... «слухи, говорю, в Москве нехорошие, что сбежала вся ваша семья. Посему я хочу всех сфотографировать. И отослать снимки в Москву, чтоб успокоить» А накануне как бы невзначай, я сказал, что фотографом работал до революции. Так что они поверили.