Последнему – кость

Люлька была старой, ее сварили из железных прутьев еще для Алексея. Давно отслужив свой срок, она жалобно скулила, просясь на покой. Это повизгивали ушки, надетые на стертые наполовину крюки стоек. Стойки – дюймовые трубы, загнутые вверху вопросительным знаком, а снизу приваренные к погнутым от времени полоскам – постукивали по полу при качании. Люлька скулила и стучала, брат захлебывался в реве, сестры смеялись и кричали, но все это не мешало Лешке. Почти не пережевывая, он глотал горячие картофелины и заедал тонко нарезанным салом. Откусывал его маленькими кусочками, чтобы хватило на всю картошку. Зато хлеба можно есть от пуза. Запил полулитровой кружкой чая, заваренного в большом чайнике. Размоченные чаинки неприятно липли к зубам и небу, приходилось отковыривать ногтем. Отрезав горбушку хлеба на дорогу, с трудом выбрался из-за стола: наломленная на поле спина болела, так бы и сидеть, наклонившись вперед, или ходить полусогнутым и не спеша.

– Ты еще здесь? – заглянула на кухню мать.

– Иду! – Алексей хлопнул входной дверью так, что Манька заскочила в будку и не полезла, как обычно, ласкаться.

Он знал, где искать отца – скорее всего, неподалеку от магазина, на одной из полянок поросшего деревьями холма, увенчанного памятником погибшим на войне. И не ошибся. Отец и еще трое из его бригады, развалившись на фуфайках и подставив бурые от загара лица заходящему солнцу, дружно гудели ноздрями, а рядом валялись пустые бутылки, пара банок рыбных консервов и ломти обклеванного воробьями хлеба. Интересно, деньги в брюках или в фуфайке? Из фуфайки труднее будет достать. Алексей наклонился, всунул пальцы в прорезь кармана брюк. Сквозь тонкую материю ощущалось тепло ноги. Только бы не проснулся, только бы…

От харчания рядом Лешка вздрогнул и выдернул руку. Один из мужиков перевалился на бок, завозил ногой по земле. Вроде бы спит… Теперь второй карман. Брюки с этой стороны обтянулись, и ладонь пришлось просовывать снизу. Запутавшись в складках, Алексей психанул и полез не церемонясь. Пальцы уткнулись в плотный комок. Стараясь забрать все сразу, вытянул деньги. Десятки и двадцатипятки и много, значит, все. Позабыв об осторожности, Лешка шагнул к кустам. Взгляд его зацепился за лежащего на боку мужика: у того из кармана торчал уголок помятой десятки. Тихо наклониться, сжать уголок кончиками пальцев, легкий рывок – и деньги твои. А если проснется, убьет. На пару с отцом убивать будут. Вспотевшие ладони проехали вверх-вниз по собственным брюкам, правая оторвалась от них и повисла над чужими…

Оп! Спит? Спит – порядок. Три шага к кустам на затаенном дыхании и – похлестывание веток по щекам – бегом. Победный смех рвался наружу. Закричать бы, чтобы все узнали, подивились его смелости!

Мать пересчитала деньги.

– Все? – покосилась она на сына.

– Могу карманы вывернуть. – Лешка опустил в них руки, демонстрируя готовность. Две десятки – стянутая у мужика и бессрочно одолженная у отца – лежали в сарае, в укромном сухом местечке.

– Не надо. – Мать отложила из пачки двадцатипятирублевку, остальные понесла прятать. Через минуту вернулась с платком и сумкой в руках. – За Андрюшкой присмотри, пока в магазин сбегаю, – она виновато отвела глаза, – хлеба купить. Я мигом.

В люльке среди груды пеленок плакал и сучил кривыми ножками младший браг. Одной ручонкой он держался за вогнутый, захватанный до черноты прут и пытался то ли встать, то ли перевернуться на бок. Тельце ворочалось, а непропорционально большая голова будто вмерзла в подушку. Почти год ему, а не только ходить и говорить, даже голову держать не умеет. Увидев у носа погремушку, Андрюшка отпустил прут, жадно вцепился в нее, сразу же засунул в рот. Губы пиявками присосались к кольцу, морщинистое личико разгладилось. Правда, ненадолго. Обслю нявленная игрушка скатилась на грудь – несъедобная – и опять визгливый крик, иногда перебиваемым хрипением.

– И-а-а!..

Лешка качал, качал, пока не понял, что сам заснет быстрее. Резко толкнув люльку, так, что чуть не соскочила с крючков, пошел во двор. Сестры играли возле сарая в куклы: рассаживали на поленья перевязанные веревками кульки из тряпок.

– Верка, иди Андрюшку качай!

– Сам качай! – огрызнулась сестра.

– Я кому сказал?! Или получить хочешь?!

– Мама тебе велела, – она нехотя и постоянно оборачиваясь шла к крыльцу, – а я не должна. – Заметив, что младшая сестра берет ее куклу, закричала с Лешкиной интонацией: – Валька, не трогай, а то получишь!

– Я свое откачал, – Алексей подтолкнул сестру в спину.

Вера была на четыре года моложе его, родилась после возвращения отца из армии. Алексей нянчился с ней и со второй сестрой Валей, начиная с Ани разделил обязанности со старшей, а с четвертой, Оли, и вовсе отказался – хватит с него!

Андрюшка не давал заснуть, орал почти не замолкая до прихода матери. Она торопливо выложила из сумки на кухонный стол хлеб и бутылки вина, приговаривая:

– Сейчас, мой маленький, сейчас.

Пластмассовая пробка с хлопком осунулась с горлышка, вино забулькало в стакан.

– Принеси тряпочку, – приказала мать Лешке.