Последнему - кость

На кухню пришел Гришка, налили и ему. Выпив, Кузин спросил у Тюхи-старшего:

– Как там в ПТУ? Местные гоняют?

– Гоняют. На той неделе ввалился в комнату Задар...

– Старший? – перебил Мишка.

– Младшой... Выгнал из комнаты и завалился спать на мою кровать. Я пошел в другую комнату ночевать – повезло мне. Он ночью проснулся, говорит, похмеляйте. А Сенька вякнул, мол, где мы сейчас достанем, закрыто все. Задар и начал его бить. Бил, пока Егор бутылку не принес. Я утром захожу в комнату, а там кровищи!..

– И у нас такое было. Только старший приходил. Ну, парни – сила! – с восхищением вспомнил Кузин. – Ладно, буду в райцентре, поговорю, чтоб тебя не трогали. Я перед службой со старшим работал, бухали часто... Только это – выставить надо будет. Литра два – он конь еще тот.

– Конечно же, поставлю, даже три! – быстро согласился Ванька.

– Ну, тогда это, там еще бутылка есть, разливай и ее.

Четвертую допить не успели. Сначала пришел Вовка, а за ним притопали девки.

– Пьют, скоты! Я же тебе говорила! – сказала Надежда Лене. – А ну, сюда бутылку. – Она стукнула Ваньку по затылку и забрала вино. Хотела ударить и Мишку, но сдержалась. – Ладно, давайте за стол садиться. Старый год проводим.

Новый год встречали самогоном: водка и вино закончились. Лешка собрался поесть от души, но за выпивкой как-то некогда было, а потом расхотелось. Он курил сигарету и, выпятив нижнюю губу, медленно выпускал дым, возводя зыбкую стену между собой и сидевшей напротив Светкой, чтобы спрятаться от ее поблескивающих глаз. Она почти без умолку хохотала, раздвигая мокрогубой улыбкой покрасневшие щеки до ушей, а в редкие перерывы задавала Лешке бестолковые вопросы. Слева от него сидела Лена, невнимательно слушала Ваньку и капризно просила что-нибудь подать: то колбасу, то воду, то сигарету. Она почему-то обращалась по очереди к Ваньке и Лешке, словно хотела их поссорить. Стерва. Еще и нос морщит, как Юлия Сергеевна. Это с ее-то пятаком! Надька небрежно отталкивала лезшего целоваться, пьянеющего Мишку и все время ела. Перемешав в тарелке капусту, грибы и холодец, молотила их сосредоточенно, а глаза были пустые, точно смотрела не на еду, а внутрь себя. Ох, оставит она свинью без праздничного завтрака! Гришка и Вовка сидели в обнимку, спорили: Гилевич тарахтел, захлебываясь словами и икая, а Тюха взглядом исподлобья буравил Ленку и изредка ронял тяжелые, как двухпудовые гири, слова. Разговоры слились в общий гул, накатывались волнами на Лешку, раздражая его, и откатывались, оставляя после себя липкую тоску. Хотелось зареветь или ударить кого-нибудь. Еще этот Светкин хохот – на вдохе, будто всхлипывает, а не смеется, – заткнулась бы, что ли?!

– Давай выпьем, – предложил ей.

– Я и так пьяная, – игриво сказала Светка, но придвинула к нему свою стопку.

Лешка с интересом наблюдал, как Смирнова со слезами на глазах давилась самогоном.

– Ой, Леш. не могу больше: противная!.. Пойдем лучше танцевать.

– Пойдем, – согласился он в надежде, что удастся разогнать тоску.

Светка прижалась к нему горячим телом, маленькие груди вмялись в его нижние ребра. Волосы бы причесала, а то подбородок ему щекочут. Он топтался со Светкой по кругу, посматривая на экран телевизора. Там тоже танцевали и пили. Пили шампанское, из хрустальных бокалов. Мужчины были одеты в черные хвостатые пиджаки, напоминали ласточек, а женщины – по-разному, но очень красиво. Старые напоминали посельчанок – такие же толстые, а молодые – Юлию Сергеевну, А ведь и Светка худая. И сомлела уже, еле ноги передвигает, носом уткнулась в его рубашку и мнет ее пальцами.

Вскоре ему надоело танцевать, освободился от присосавшегося девичьего тела, пошел на кухню. За столом лишь Вовка и Гришка. Они чуть ли не целовались от взаимоуважения. Выпив с Лешкой, опять принялись доказывать, какие неразлучные друзья, словно две недели назад не Тюха расквасил Гилевичу нос. Собрались и Алексея подключить, но зашла попить воды Ленка и увела его танцевать.

Она была выше Смирновой, прижималась щекой к его щеке. От Титовой пахло приторно-сладкими духами и женщиной. Алексей и не заметил, как оказался с ней в другой комнате на диване. Ленкины губы раздвигали его губы, жадно всасывали их, а Лешка сдвинул плечико ее лифчика вниз, ладонь теперь свободно влазила в мягкий кулек материи. Упругий сосок отскакивал от пальцев, а пойманный, нарял вглубь, становился одной высоты с пупырышками, окружавшими его. Ленка небольно покусывала его нижнюю губу, когда сильно сдавливал ее грудь, но едва он опустил руку ниже, добрался до тугой резинки трусов, сразу отпрянула и неожиданно бесчувственным голосом сказала:

– Убери руку.