Последнее танго в Тегусигальпе

 Катя решила встретить смерть, как и подобает комсомолке. Она поднялась с гнилой соломы, служившей подстилкой, и запела «Интернационал»

 - Вставай, проклятьем заклейменный, - звенел Катин голос под сводами гнусного узилища, - весь мир голодных и рабов…

 - Поем, значит? - сказал кто-то на чистом русском языке.

 Катя удивилась и прекратила петь.

 В каземат вошли два фашиста, один с ружьем, другой с факелом. И какой-то тип в белогвардейской фуражке.

 «Гнида! Предатель!» - подумала Катя. Белых тут, в Испании, было много. За фашистов воевали, суки недобитые.

 - Кипит наш разум возмущенный! - запела Катя.

 - А ну, заткнуться! - закричал белогвардеец.

 - …И в смертный бой идти готов!

 Белогвардеец отвесил ей болезненную пощечину.

 Рванулся на цепи товарищ Педро. Хотя чем он мог помочь?

 - Комиссарочка, значит? - Лицо белогвардейца было покрыто шрамами. На верхней губе росли блондинистые усики, изо рта у него несло каким-то смрадом. - Приехала, блядина, комиссарские порядки в Гренаде устанавливать?

 - А ты - фашистские, - с ненавистью бросила Катя.

 - Ох-ох! Много ты понимаешь! Да мы за свободу русского народа здесь сражаемся, чтоб ты знала.

 - Советский народ и так свободен. Ни царь, ни буржуи, ни фашисты ему не нужны.

 - Да что б ты, дура полоумная, понимала, - гнусно усмехнулся белогвардеец. - Да я клятву дал, что не умру, пока сто комиссаров с жидами в рот не выебу.

 - Мечтать не вредно, - заявила Катя.

 - А если я тебя в живых оставлю? - усмехнулся белогвардеец. - Испанцы меня послушаются. А? Как тебе?

 - Да пошел ты!

 - А ты подумай, комиссарочка. Я ведь не шучу. Обычно я краснопузую сволочь в рот ебу и башку на хуй отстреливаю. Но для тебя сделаю исключение. В живых оставлю. Ну, как?

 Кипящая, лютая ненависть кипела в Кате. Какая мразь, какой подонок! Как бы забрать его с собой? Как бы сделать так, чтобы этот недобиток больше не бахвалился?

 Решение пришло неожиданно. Следовало только немного подыграть этому нелюдю.

 - Хорошо, - сказала Катя. - Я согласна…

 - Умная девочка, - загоготал недобиток. - Вот так бы и сразу. Как зовут тебя? Хотя потом расскажешь. Сейчас ротик комиссарский будет немного занят.

 Срамной орган недобитка был не по-мужски тонок и, к тому же, крив.

 Кате было страшно, но она старалась не подавать вида. Счет ее жизни шел уже не на часы, не на минуты даже, а на секунды. А хоть на миг отодвинуть момент смерти очень хотелось. Съежившись от брезгливости, она приникла губами к белогвардейскому сраму. Нельзя было допустить, чтобы недобиток кончил. Тогда получится, что она, комсомолка Катя, действительно ему отсосала. А этого не может быть.

 Вот сейчас. Сейчас…

 Катя поняла, что поганый белогвардейский ублюдок окончательно расслабился, и решительно сомкнула зубы на отвердевших, налившихся кровью, хрящах.

 Рот тут же залила жаркая соленая кровь. Белогвардеец отшатнулся, закричал и тяжелым, как пудовая гиря, кулаком ударил Катю в лицо.

 Но девушка уже ничего не боялась. Она поднялась с коленей и выплюнула в лицо своему мучителю его откушенный хуй.

 ***

 Перерывы между галлюцинациями были недолгими. Во время передышек Ирину посещали странные воспоминания.

 Так, она неожиданно вспомнила, как Борис Эдмундович вместе с шефом охраны на ее глазах макали в унитаз проворовавшегося директора филиала. Директор был дядькой солидным. Один костюм в три зарплаты референта. Визитер, конечно, испытывал шок от такого с собой обращения. Перед тем, как его стали макать, даже кофе у Ирины попросил этак развязненько.

 Унитаз, в который с головой окунали ворюгу, располагался в великолепной, отделанной плитками из китайского фарфора, туалетной комнате, напоминал скорее некий причудливый алхимический сосуд. К его корпусу тянулись загадочного назначения гнутые трубки и змеевики. Сама туалетная ваза была огромна, и походила на бочку. В тот день она была до краев наполнена отталкивающего вида нечистотами, зловоние которых не могли заглушить даже ароматизаторы и благовония.

 Догадался ворюга не сразу. Лишь когда шеф охраны надел резиновые перчатки.

 Ирину поразило, насколько быстро слетел с директора филиала весь лоск, насколько мгновенна и пугающа оказалась трансформация из джентльмена, умеющего со вкусом пожить, в испачканную говном дрожащую тварь, жадно хватающую воздух перепачканными губами.

 Сейчас, в галлюцинозе, в паузах между жизнями, Ира испытывала странные ощущения. Удовольствия от переживания многочисленных смертей она не испытывала. Ей казалось, что ее тоже вроде как макали головой в не самую приятную субстанцию. А посмертие было сродни краткой передышке, после которой мучения продолжались.

 Всякий раз, умерев, Ира обнаруживала себя в обществе облака по имени Вицлипуцли.

 «Да он же меня пытает!» - сообразила Ира перед очередным погружением.

 …Во всех многочисленных жизнях Ира заметила одну неприятную закономерность. Она всегда умирала молодой.

 И когда была эсеркой-бомбисткой, взрывающей угнетателя-губернатора.