Последнее пророчество

«Ладно, — подумала Тахири. — Надо что-то делать». Если оборвать связь Нен Йим с кахсой, хуже не станет — кахса уже убивала ее.

Тахири потянулась к кахсе, надеясь, что Сила подскажет, что делать.

Когда она коснулась ее, мир ударил ее по голове.

Внезапно поток картинок, запахов и тактильных данных начал убывать и вскоре совсем иссяк. Шум утих, и Нен Йим оказалась в тишине. Информационный ряд сменился целостной картиной.

Она поняла.

И она теперь знала тайну Зонамы-Секот.

Ей хотелось одновременно плакать и смеяться.

Когда Тахири пришла в себя, Нен Йим протирала ей лоб какой-то мокрой тканью. У ткани был мятный запах.

— Что случилось? — проговорила она, с трудом ворочая языком, раздутым, как червь гриш. Болела голова. Болело все тело.

— Я не уверена, — созналась формовщица. — Когда прервался контакт с… когда это закончилось, я нашла тебя лежащей без сознания.

— Я пыталась тебе помочь. Я прикоснулась к кахсе, и вспыхнул этот свет… вот все, что я помню. — Ее глаза выражали беспокойство. — Ты в порядке?

Нен Йим кивнула:

— Как никогда прежде.

— Так ты установила контакт с Зонамой-Секот?

После того, что испытала Нен Йим, речь Тахири казалась замедленной. Весь мир казался замедленным — и замечательным.

— Нет, не с живым интеллектом, — ответила она. — Я думаю, ты права: для этого нужен контакт с Силой. Но память… в одной лишь памяти я чуть не утонула.

Она поднялась.

— Я должна попросить тебя простить меня. Мне нужно сейчас помедитировать. Но я думаю… я верю, что нашла решение.

— Решение чего?

Губы Нен Йим растянулись в редкой улыбке.

Она до сих пор чувствовала себя как во сне.

— Всего, что нас интересует, — сказала она.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Ном Анор тихо отступил дальше в лес, что рос над пещерой. Ни одна из женщин его не заметила. Со своей наблюдательной позиции он тоже их не видел, но зато слышал почти весь разговор. Жаль только, что ничего не понял.

Что Нен Йим имела в виду, когда сказала, что знает тайну Зонамы-Секот?

В этот момент формовщица вышла из-за деревьев, неся в руке кахсу, и исчезла в густой чащобе на дне ущелья.

Тахири не показывалась, очевидно, уважая желание Нен Йим побыть в одиночестве.

Ном Анор проворно вскарабкался на гребень, пробежал метров с пятьдесят в том направлении, куда, как он думал, пошла Нен Йим, и спустился на холм позади нее.

Нен Йим смотрела на деревья, что росли вокруг, слушая шепот ветра в их листьях, неумолчное жужжание насекомых и крики лесного зверья. Скопившееся внутри напряжение исчезло; она отбросила запреты и предрассудки и наконец увидела этот живой мир таким, каким он был: живым.

Она почувствовала, что сама она тоже живая.

Все эти годы Нен Йим была абсолютным наблюдателем. Все ее поступки — даже те поступки, что привели ее сюда — были продиктованы всего-навсего профессиональным интересом. Однако при этом она никогда не воспринимала себя как часть наблюдаемой картины, как часть той великой тайны, что есть мир. Она всегда была в стороне — в стороне от своего народа, от своей касты, от своих товарищей.

Но сейчас формовщица ощущала себя в центре событий, потому что все на свете имело свой центр, и она была… счастлива.

— Вот то, чем мы должны были быть, — пробормотала она. — Зонама-Секот — это…

— Я не помешал?

Нен Йим оторвалась от своих дум и улыбнулась. Это был Пророк.

— Ты знал с самого начала, — сказала она. — Не знаю, как, но ты знал.

— Ты сделала открытие, — догадался Пророк.

— Удивительное открытие, — ответила Нен Йим. — Мне не терпиться поделиться им со всеми вами.

— Это насчет нашего избавления? — полюбопытствовал Йу'шаа. К удивлению формовщицы, ей показалось, что в его голосе она услышала саркастические нотки.

— Да, — подтвердила она. — И не только «опозоренных», а всех нас. Но это будет нелегко. Шимрра воспротивится правде.

— Ты говоришь, как я, — молвил Пророк.

— Возможно, — ответила Нен Йим. — Но когда ты узнаешь правду…

— Правда — весьма относительное понятие, — сказал Пророк, делая шаг вперед. — А иногда она и вовсе ничего не значит.

Он прикоснулся к своему лицу.

— Зачем ты снимаешь своего маскуна?

— Если это день откровения, предстанем же пред Зонамой-Секот в своем истинном обличьи. Но ты меня прервала. Я говорил о правде. Так вот, моя правда — это тщательно сфабрикованная ложь.

Последние слова он не проговорил, а прорычал, и маскун начал сползать с его лица.

— Что? — спросила Нен Йим. Маскун свалился, и под ним обнаружилось… нет, не лицо «опозоренного», а абсолютно нормальное лицо исполнителя, один глаз которого… Нен Йим вскрикнула и взмахнула рабочей рукой. В мгновение ока из пальца вырвался хлыст-жало, направленный в лицо Пророка, но тот оказался быстрее, намного быстрее — он выбросил вперед руку, и жало пронзило ее. Пророк судорожно вздохнул, зарычал и быстро завращал рукой, наматывая на нее жало, чтобы формовщица не могла втянуть его обратно для нового удара.

Затем, упершись ногами в землю, он дернул ее к себе. Нен Йим увидела, как его зрачок расшириряется до невозможных размеров, и вдруг «глаз» плюнул в нее.

«Плаэрин-бол», успела подумать Нен Йим, прежде чем струя яда поразила ее.