Последнее отступление

Кузя подложил руку под голову и опять плотно закрыл глаза.

— Что это доктора долго нет? Изжога в груди…

— Сейчас должен прийти, потерпи маленечко. Попить хочешь?

— Нет, тошнить будет с воды-то. А брехал я тебе не со зла… неохота сиротой быть… У всех батьки, матери, братья, у меня — никого…

Артем стыдливо и нежно погладил маленькую руку Кузи с приставшими к ней кусочками грязи и пятнами засохшей крови.

— Я теперь буду тебе все равно как брат, Кузя. Попрошу Игната Трофимовича, и будешь жить у него. Тетка Матрена хорошая, прямо не хуже моей матери.

— Я один уж привык жить. Раньше было плохо. Теперь — ничего…

Когда сиделки унесли Кузю из приемного покоя, Артем вышел на улицу.

Дождь перестал. На востоке полыхала огненная заря. Холодный ветер гнал по небу обрывки кроваво-красных туч, на улицах розовели лужи воды. Из-за синих гор появилась золотая игла, прошила красное небо, скользнула по верхушке чахлой сосны, дремавшей на пригорке, уперлась в крест церкви и разлетелась горячими искрами.

Из больницы Артемка пошел в типографию, днем сходил в магазин, купил полфунта «красного» сахару и пакетик изюма, завернул в белый платочек и направился в больницу. Сиделка в палату его не пустила и не приняла передачу.

Он стал дожидаться доктора, который был на обходе. Ждать пришлось долго. В приемном покое было тепло, пахло лекарствами. Артемку разморило, он щипал себя за руку, чтобы не задремать. Наконец появился доктор. Артемка встал.

— Товарищ доктор, дозвольте другу сладостей передать. Узюму вот немного… Он сроду узюму не ел. А охота ему попробовать: говорил, как заработает много денег, так три фунта купит и зараз все съест.

Доктор остановился, отвел взгляд в сторону.

— Вашему другу уже не придется есть изюм. Вообще ничего не придется есть.

Артемка похолодел, заныли пальцы, сжимавшие узелок.

— Как так?

Врач положил руку на плечо Артемки, устало проговорил:

— Если бы я был ангел-спаситель… Я всего лишь врач.

— Не может быть, чтобы Кузя помер! — криком отчаяния захлебнулся Артемка.

— Все помрем: ты, я, другие… — все так же устало сказал врач. Он вдруг махнул рукой и отвернулся.

Сиделка провела Артемку в палату. Кузя лежал па спине, чуть повернув голову на бок. Глаза у него были плотно закрыты синеватыми веками. Возле уголков белых губ образовались две скорбные складочки. Одной рукой он уцепился за простыню на груди. Простыня была белая. Возле руки темнели полосы — следы судорожно сжатых пальцев Кузи. Густой ком застрял в горле Артема, он по-детски всхлипнул и зарыдал, уткнувшись лицом в узелок с гостинцами. Из развязавшегося узелка сыпался изюм, вздрагивали плечи, по лицу катились слезы. Со слезами уходила юность.

Сиделка осторожно взяла его за руку, повела по коридору, помогла спуститься со ступенек крыльца. Здесь Артемка остановился, всхлипывая, вытер слезы узелком, бросил его, пошел. Резкий, сырой ветер дул в лицо, давил на грудь, распахивая полы зипуна.

8

Надолго замолчал Артемка. Сидел дома — молчал. Ходил по городу с винтовкой — молчал. Не разжимая пепельно-серых губ, вглядывался в темень улиц, в глухие тупики переулков. Вглядывался пристально и строго. Никогда, ничего он не ждал с такой нетерпеливой надеждой, как встречи со скуластым убийцей Кузи. Затекшие пальцы сжимали винтовку, шелестел песок под ногами. Проходила ночь за ночью. По улицам метался ветер, в углах и закоулках таилась густая темень, злая темень. В ней укрывался он, в ней прятались другие, безжалостные, ненавистные. Он тоже будет безжалостным. Кровь Кузи не ушла в песок…

Однажды у штаба встретил Любку. Она поджидала его на лавочке. Сидела и пудрила нос, заглядывая в круглое зеркальце.

— Кое-как дождалась тебя, — она спрятала зеркальце, взяла со скамейки холщовый мешочек, перевязанный голубой лентой. Артемка не остановился. Любка пошла рядом.

— Что такой пасмурный?

Он не ответил.

— А у меня есть что-то такое, чему ты обрадуешься, станешь ясный, как солнышко, — Любка наклонилась к нему, завитки ее волос коснулись его щеки. От ее волос пахло сладковато-приторными духами. Артемка сердито засопел. Любка взяла его руку в свою, поднесла к мешочку.

— Пощупай-ка! Наган тебе добыла.

— Наган? — Артемка остановился, потянул мешочек к себе.

— Э, нет. Пойдем ко мне, там получишь.

Раньше Артемка подпрыгнул бы от радости, сейчас у него не было даже желания посмотреть оружие.

— Что же ты, Артем? Что с тобой? Болен, да? — Любка тормошила его, дергала за руку.

— Отвяжись, ради бога, — он взял ее за руки выше локтей, осторожно, но решительно повернул, подтолкнул в спину. — Иди.

— Эх, ты… — сказала она. — Эх… Я думала, ты не такой, как все. Старалась для тебя.

Голос у нее дрогнул, глаза часто-часто заморгали. Артемка молча смотрел на нее. Смотрел долго, словно что-то припоминая.

— Ну что уставился? Пойдешь или нет? — зло сказала Любка и тут же стала упрашивать: — Пойдем. Я тебе кое-что сказать должна.

— Ладно, пойдем.

Любка привела Артемку в свою комнату, спрятала куда-то мешочек и стала переодеваться. Сбросила с ног полусапожки, сняла чулки и, игриво улыбаясь, сказала:

— Подожди, я сейчас халат надену.