Последнее отступление

— Я в Красной гвардии. А ты служишь?

— Какая, к черту, служба! Жрем, шляемся по городу и все. От дому только оторвали. Эй, ты, — Карпушка толкнул Чуркина в плечо, — веди в штаб. Я им там наломаю дров. Я трудящийся крестьянин, а хожу на свадьбы, наяриваю музыку для проклятых купчих.

— Какие свадьбы? — не понял Артемка.

— Всякие, чтоб им провалиться.

Раньше Карпушка был другим. Тихий, незаметный, на вечерках не приставал к девчатам, играл на гармошке, пел песни, и худого слова от него никто никогда не слышал. Артемка тихо сказал Чуркину:

— Отпустим его?

— Не хлопочись, земляк. Мне до Совета дело есть, не в шутку говорю.

6

Наклонив голову, Жердев тяжелым, неподвижным взглядом смотрел на Карпушку. Солдат сидел, откинувшись на спинку стула, полы его шинели свисали до щербатых половиц, руки, сжатые в кулаки, неподвижно лежали на коленях. Карпушка не глядел на Жердева, его взгляд был устремлен в одну точку — на белую чернильницу в золотисто-зеленых пятнах высохших чернил.

— Ты пьян? — не то спросил, не то подтвердил свою догадку Жердев.

— Маленько есть. А что?

— Встать! — неожиданно взревел Жердев.

Карпушка медленно, нехотя поднялся.

— Размазня ты, а не солдат! — Жердев стукнул по столу кулаком. — Посмотри, на кого ты похож! Как смеешь таскаться по гулянкам, когда твое дело — служить трудовому народу? Допусти, так вы, сукины сыны, пропьете революцию… Расстрелять тебя, подлеца, мало!

Карпушка вдруг рванул воротник гимнастерки. На пол посыпались пуговицы.

— Расстреливай! — крикнул он не своим голосом.

Лицо его исказилось, глаза, полные боли и обиды, смотрели теперь прямо в лицо Жердеву. Горькой, видно, оказалась солдатская жизнь, если даже в спокойном сердце Карпушки вспыхнуло возмущение.

— Расстреливай! — снова выкрикнул Карпушка. — Нашего брата царь расстреливал, Керенский расстреливал, теперь ваша очередь настала. Стреляй!

— Молчать! — Жердев рванулся к Карпушке, схватил его за грудь, притянул к себе. — Задушу, гаденыш! Как ты смеешь, стерва, нашу власть с царской равнять?..

Горевшие бешенством глаза Жердева не предвещали ничего доброго. Худо пришлось бы Карпушке, но на его счастье мимо кабинета начальника Красной гвардии проходил Серов. Он услышал крики, распахнул дверь и в изумлении остановился на пороге.

— Вы что… на кулачки сошлись?

Жердев разжал руки, отвернулся.

— Садитесь, товарищ, — сказал Карпушке Василий Матвеевич.

Карпушка устало опустился на стул.

— Вы, вижу, из гарнизона? — спросил Серов. — Неважные там у вас дела. Не воинская часть, а цыганский табор.

Серов говорил мягким густым голосом. Мало-помалу Карпушка успокаивался. Дрожащими пальцами он искал на воротнике гимнастерки оборванные пуговицы. Жердев стоял у окна, глубоко засунув руки в карманы, ноздри его тонкого носа раздувались, лицо было бледно.

— Гарнизон превратили в притон воров и пьяниц, — мрачно проговорил Жердев. — Подлецы солдаты…

— Солдаты не виноваты, — тихо, но решительно возразил Карпушка.

— А кто шляется по городу, кто торгует казенным имуществом?

— Солдаты не виноваты! — упрямо повторил Карпушка.

Жердева передернуло. Серов заметил это и спокойно проговорил:

— Возможно, солдаты и не так уж и виноваты. А кто виноват? Давайте разберемся.

— Порядку у нас нету, — почувствовав поддержку, горячо заговорил Карпушка. — Командиров никто не слушает, а в полковом комитете грызня идет. Поналезли туда всякие… Навроде о нашей судьбе пекутся, а толку от них столько же, сколько от быка молока. Комитет про политику разговаривает, а нами всякая шпана верховодит — воруем, пьем, деремся. Всего хватает.

— Вот, вот! — подхватил Жердев. — На это ваших способностей хватает. А революцию дядя будет делать?

— Ты не покрикивай! — осмелел Карпушка. — Сколько раз перевыбирали этот самый комитет — одна сатана. Агитацию наводят все, кому не лень и все добро тебе сулят. Попробуй разобраться, кто говорит правду, кто пыль в глаза пускает.

— Разобраться попробуем, — сказал Серов. — А ты чего так опустился?

Карпушка посмотрел на свою затрепанную, замызганную шинель, на разбитые нечищенные сапоги.

— Опостылело все. Околачиваюсь тут без дела, даром харчи проедаю, а дома пахать-сеять некому. Батька у меня старый, силенок у него совсем не осталось. Сбегу я отсюда.

— Большая у вас семья? — спросил Серов.

— С батькой и матерью — восемь человек. А работать, считай, некому. Братишки еще малы.

Серов постучал пальцами по столу, придвинул к себе чернильницу, лист бумаги.

— Мы тебя отпустим домой. Поезжай, выращивай хлеб.

— Ну да, отпустите… — недоверчиво протянул Карпушка. — В карцер спровадить — ваше дело, а домой…

— Бери и иди, — Серов подал ему бумажку. — Но знай, что ты можешь понадобиться Советской власти в любое время.

Карпушка наконец поверил. Схватил бумажку и убежал, позабыв даже поблагодарить. Жердев неодобрительно покачал головой:

— Зачем вы так, Василий Матвеевич? Мы останемся без солдат.

— Ты хочешь, чтобы он дезертировал? Нет, Василий, не будет нам пользы от солдат, мысли которых только тем и заняты, чтобы удрать из казарм. И хлеб нам нужен… А в гарнизон поедем разбираться.