Последнее отступление

Об осторожности Рокшин не забывал ни на минуту. Чем ближе становился решающий день, тем осмотрительнее вел он себя. За два дня до мятежа сказался больным и никуда не выходил из дома.

Нервы его были так натянуты, что, когда в дверь кто-то резко, настойчиво постучал, Рокшин вздрогнул и чужим голосом приказал Лиде узнать, кто пришел. Она быстро вернулась.

— К тебе… А ты что такой бледненький, Евгений? — Даже и тут она не упустила случая уколоть его.

— Кто там?

— Парень какой-то… — Лида презрительно скривила пухлые губы.

— Впусти!

В квартиру вошел парень в зеленом френче, достал из кармана письмо, протянул Рокшину.

Вздрагивающими пальцами Евгений Иванович разорвал конверт, прочел небольшую записочку, облегченно вздохнул. Чернобородый писал:

«С другом детства встретился. Встреча была приятной. Входя в мое бедственное положение, он обещает оказать посильную помощь. А сейчас я нахожусь в компании легкомысленных господ и пытаюсь внушить им веру в превосходство трезвомыслия. („Он у анархистов“, — догадался Рокшин). Но пока мне это плохо удается, потому что не все господа в сборе. Соберутся они сегодня вечером. Буду рад, если вы захотите присутствовать».

Разорвав письмо на мелкие клочья, Рокшин бросил его в пепельницу. Парень стоял у стола, с любопытством осматривал тонконогие гнутые стулья, кресло, а диван даже пощупал рукой.

— Неплохо проживаете, — с простодушной завистью сказал он.

Рокшин рассеянно кивнул. Он думал, стоит ли ему идти на встречу с анархистами. Пожалуй, не стоит, Чернобородый договорится. Надо написать ему ответ… Нет, пожалуй, не стоит и писать.

— Для чего у вас эта штука? — спросил парень, показывая на диван.

— Сидеть… Отдыхать, — ответила Лида.

— Можно мне сесть?

— Садись, ради бога.

— Передай на словах: я прийти не могу. Ступай.

Парень с сожалением встал с мягкого дивана.

3

День клонился к вечеру, но жара не схлынула. Воздух, пропаленный солнцем, пропитанный мелкой пылью был сух и горек. Деревянные домики, заборы почернели еще больше, словно обуглились, того и гляди вспыхнут. Листочки редких тополей, опаленные зноем, обвисли. Федька распахнул свой зеленый френч, приспустил с плеч, оглянулся на окна квартиры Рокшина, плотно затянутые занавесками. Живут же люди! В доме чистота, прохлада. А тут… Млей на жарище, проливай сто потов, и за какие шиши, спрашивается? Волю теперь анархии не дают, поживиться совсем нечем. Да и не шибко нужны ему их крохи. Шкатулочка Федота Андроныча увесистая, в ней на первое время хватит. Пора бросать эту шатию-братию да обзаводиться своим хозяйством. Опять и Улька… Не подыскала бы себе жениха, пока он тут околачивается, девка она не из последнего десятка, на нее многие парни зарятся…

Размышляя, Федька и не заметил, как подошел к штабу отряда. В коридоре одернул френч, застегнул пуговицы и направился к своему начальнику. У него сидел тот человек, который отправлял Федьку с письмом к Рокшину, Савка Гвоздь с пластырем на виске и синяком под глазом. Опять перепало где-то… Передав слова Рокшина, Федька пошел к дверям, но командир его остановил:

— Иди с Савкой к его зазнобе, пусть она приготовит ужин. Мы соберемся у нее вечерком. Помогите ей… — Он бросил на стол пачку денег, пояснил Чернобородому: — Девка своя в доску. Там будет лучше…

— Все будет сделано в два счета. — Федька запихал деньги в карман.

На улице Савка начал его ругать.

— Выскочка, подхалим и лизоблюд — вот ты кто, семесюха-клохтуха! «В два счета…» Любка нас и на порог не пустит. Она с нами знаться не хочет. Видишь, как мне вывеску покарябала?

— Не бормочи! С чего бы ей?

— А кто ее знает. Будто белены наелась. Зубами скрипит, как тигра, и со сковородником на меня кидается и бьет по чем попало, сука подлая.

— Не пара ты ей, вот и гонит. Поедем со мной в деревню, женю тебя на Мельничихе.

Любку дома они не застали, но Савка заглянул под крыльцо, нашел там ключ, отпер двери. В комнате Любки все было прибрано. Пол помыт и застелен плетенными из лоскутков дорожками, на кровати чистые простыни, на столе — расшитая васильками скатерть.

— Гляди-ка!.. — удивился Федька. — Выгнала тебя и жить зачала по-людски. Раньше на полу твои окурки валялись, под столом битая посуда, и винищем воняло. Иди наколи дровишек, чтобы у нас под руками были.

— А сам чего?

— Иди, тебе говорят!

— Не кричи, блоха семейская! Не командирствуй!

— Это видишь? — Федька сунул к его носу кулак. — Ты эти крендели-мендели бросай! За всякие словечки я твою рожу распишу почище Любки. Понял?

С Савкой только так и надо. В первые дни, по деревенской своей недоразвитости, Федька смотрел ему в рот, и он распоряжался, как хотел, а потом сообразил, что Гвоздь — дурак и трус. Надавишь на него — и он съежится, как гриб на солнце, а если дашь волю — на шею сядет и ноги свесит.

Выпроводив Савку, Федька пересчитал деньги, половину спрятал в карман, остальные бросил на стол.