Последнее лето

От белой кипени, которой недавно - как свадебными покрывалами - были укрыты сады, не осталось и следа.

Ровные бесконечные ряды яблонь стояли в густой листве, обласканные поверху первым лучом, сосредоточенно тянули своими мощными корнями живительные соки земли, и только все так же свежо чернели междурядья, снова после окончания цветения прокультивированные. Тарас Константинович пригнул ветку, довольно засопел: она сплошь была унизана крохотными, чуть побольше булавочной головки, яблочками с засохшими родимыми усиками цвета на маковках. Почти не различимые в листве, круглые и продолговатые, зеленые эти уродцы казались беспомощными, и даже Тарасу Константиновичу не верплось, что через полтора-два месяца каждый из них, налившись острой сладкой свежестью, с трудом уместится на ладони, просвечивая на солнце черными зернышками.

Быть урожаю! Заморозки прошли вовремя, ничего не повредив, летняя обработка ведется по расписанию - молодец Забнев, опять только и скажешь! - и уже сейчас, загодя, надо впрок запасать подпорки. Когда на одной такой ветке вызреет тридцать - сорок яблок, да еще с кулак каждое, тут не зевай. Не поддержишь вовремя - рухнет, словно обрезанная, под непосильной тяжестью.

Щедра земля!

Пришлось, правда, Тарасу Константиновичу видеть однажды, как и эта земля оказалась бессильной перед бедой. Первая военная зима выдалась лютая: снега еще не было, а морозы заковали землю так, что она гудела под ногами, словно чугунная, зияла глубокими трещинами, засыпанными зернистым инеем. Каким ни трудным, ни бессонным было то время, Тарас Константинович с тайной, все убывающей надеждой приходил сюда каждый день. В полушубке, оттирая варежкой дубеющие щеки, он гневно смотрел на низкое слюдяное небо и, поминая тяжелыми каменными словами и бога и мать, ломал одну ветку за другой. Хрупкие, они зловеще серебрились на изломе. Поздние снега, хотя и обильные, укрыли уже мертвое, - весной на этом самом месте тут стояли черные, как скелеты, деревья, и только на редких из них топорщились хилые листочки. Одно утешение и оставалось, что убившие сады морозы помогли солдатам под Москвой, выжгли фрицев, как клопов из щелей. Все остальное опять зависело от рук - не привыкать им, русским рукам, делать да делать, корчевать и сажать сызнова. Зато вон какие они, сады, и поднялись втрое побольше прежнего!

Главный агроном Забнев приехал с утренним поездом, добрался со станции на попутной машине и к концу наряда был уже в совхозе. Глаза у него ввалились, но, несмотря на усталость, весь он был какой-то умиротворенный, радостный. Не прерывая разговора, ему закивали, заулыбались, - поздравляя с успешной защитой диплома.

С дороги он, видимо, успел только умыться: светлые волосы его у корней были темными, мокрыми; в новом пиджаке и белой нейлоновой сорочке с расстегнутым воротом, весь еще нездешний, городской, Александр Федорович сел, поставив мел? колен короткие костыли, и сразу включился в работу.

- Подпорок не хватит, Николай Николаевич. - Забнев нашел взглядом заведующего центральным отделением Малышева, в которое входили все сады. Давай так: сегодня прикинь, а завтра на наряде сообщи, сколько леса потребуется. Заготавливать их надо сейчас, а не тогда, когда яблони затрещат, - это директор правильно говорит. Вон какая прорва зреет!

- Все, товарищи? - выждав, пока закончит главный агроном, спросил Тарас Константинович и пришлепнул ладонью по столу. - Тогда по местам.

Он любил эти утренние наряды - короткие оперативные совещания, на которых не произносят речей, не тратят лишних слов и после которых, как по команде, оживает весь поселок. Мелькали в открытом окне машины, над столовой поднимался голубой дымок, расходились по своим местам рабочие, и, словно подчиняясь все той же команде, бежали, позевывая, в школу ребятишки. Наряд определял удачи и промахи всего рабочего дня, задавал ритм, - после него Тарас Константинович чувствовал себя как после утренней гимнастики.

В кабинете, в котором, кроме двух столов, сейфа в углу и почетных грамот на стене, ничего не было, остались директор, главный агроном и заведующий гаражом Быков - он что-то сосредоточенно записывал.

- Светишься, как новый пятак, - подтрунивал Тарас Константинович, поздравляя Забнева. - От души, Александр Федорович! Как за себя радуюсь!

- Спасибо, Тарас Константинович. Поздравить можно - с отличием даже получил. Часикам к семи приходите - отметим. Оба с Леной приглашаем.

Забнев на всякий случай оглянулся - нет ли кого посторонних, понизил голос:

- По этому поводу бутылочку вашего любезного расстарался. Армянского.

- И не позвал бы - пришел. - Тарас Константинович подмигнул: - Такое дело да на сухую?

- И ты, Андрей, слышишь?

- Слышу. - Быков захлопнул наконец свою записную книжку, поднял внимательные, с голубинкой, глаза. - Завтра в шесть партсобрание. Ваш доклад, Тарас Константинович.

- О чем?

- Подготовка к уборке в садах.

- Нет, ты видел? - призывая в свидетели главного агронома, притворно возмутился Тарас Константинович. - Завтра доклад, а он только объявляет!