Последнее искушение Христа

Горбун похлопал упрямца по плечу — он хотел ободрить Иисуса, но его слишком тяжелая лапа лишь причинила боль.

— Хорошо, хорошо, не волнуйся. Заходи. Я — брат-странноприимщик.

Они вошли во двор. Поднялся ветер, и над плитами завились песчаные вихри. Темная туча закрыла солнце, воздух сгустился.

В середине двора разевал свою пасть пересохший колодец. Временами он наполнялся водой, но сейчас в нем был лишь песок. На его потрескавшихся камнях грелись две ящерицы.

Келья настоятеля была открыта. Горбун взял Иисуса за руку.

— Подожди здесь, я спрошу разрешения у братьев. Не уходи, — он сложил руки на груди и вошел внутрь. Обе собаки легли с двух сторон двери у порога. Вытянув шеи, они принюхались и жалобно завыли.

Старец лежал посередине кельи ногами к дверям. Вокруг него, измученные всенощным бдением, дремали братья. Умирающий лежал напряженно вытянувшись, не спуская глаз с открытой двери. Менора все еще горела над его головой, освещая гладкий высокий лоб, страстные глаза, ястребиный нос, посиневшие губы и длинную белую бороду, спускавшуюся до пояса и закрывавшую худую обнаженную грудь. Братья бросили ладан и сушеные лепестки роз в горящие угли глиняного кадила, и аромат заполнил всю келью.

Войдя, горбун позабыл, что ему здесь было нужно, и уселся на корточках у порога.

Лучи солнца проникли через дверь и, казалось, стремились дотянуться до ног старца. Сын Марии в ожидании стоял на улице. Ничто не нарушало тишину, кроме воя собак и ударов молота по наковальне.

Шло время. Странник ждал — про него явно забыли: Ночью было холодно, и теперь он чувствовал, как живительное тепло утреннего солнца согревает его.

— Едут! Едут! — вдруг закричал дозорный.

Братья в келье настоятеля проснулись и высыпали на улицу, оставив умирающего в одиночестве.

Собравшись с духом, сын Марии робко приблизился и переступил порог. Внутри был разлит покой смерти или бессмертия. Бледные худые ноги настоятеля купались в ярком солнечном свете. Под потолком жужжала пчела; мохнатое черное насекомое гудело над семью язычками пламени, перемещаясь то к одному, то к другому, словно выбирая себе погребальный костер.

Внезапно Иоахим пошевелился. Собрав последние силы, он поднял голову — рот у него раскрылся, ноздри затрепетали, а глаза начали вылезать из своих орбит. Сын Марии поочередно приложил руку к сердцу, губам и лбу в знак приветствия.

— Ты пришел… ты пришел… ты пришел… — зашевелились губы настоятеля, но говорил он почти беззвучно, и сын Марии не услышал его. И тут же улыбка невыразимого восторга разгладила суровые черты лица старца, глаза его закрылись, ноздри перестали вибрировать, рот закрылся и руки, сложенные до того на груди, скатились одна налево, другая — направо и замерли на полу с вывернутыми кистями.

Во дворе тем временем два верблюда опустились на колени, и братья кинулись помогать слезть старому раввину.

— Он жив? Он еще жив? — страдальчески повторял юный послушник.

— Он еще дышит, — ответил Аввакум. — Он слышит и все видит, но не говорит.

Раввин вошел первым, за ним следовал послушник с бесценной сумой, содержащей бальзамы, травы и целительные мощи. Черные псы, поджав хвосты, даже не обернулись. Положив морды на землю, они жалобно выли, словно все понимая.

Услышав их, Симеон покачал головой. «Я приехал слишком поздно», — подумал он, но ничего не сказал.

Опустившись на колени, он склонился над Иоахимом и приложил руку к его сердцу. Губы его почти касались рта святого отца.

— Слишком поздно, — прошептал он. — Я опоздал… Да продлятся дни вашей жизни, святые братья.

Возопив, братья опустились на колени и поцеловали покойника, каждый в соответствии со сроком своего служения согласно обычаю: Аввакум — глаза, другие — бороду и вывернутые кисти, послушник — ноги. Потом, взяв посох старца, положили его рядом со святыми останками.

Старый раввин стоял на коленях, не утирая бегущих слез, и внимательно всматривался в лицо Иоахима. Что означала эта торжествующая улыбка на его лице? Что это за странное сияние вокруг закрытых глаз? Солнце, незаходящее солнце пало на это лицо и навсегда застыло на нем. Что это было за солнце?

Он оглянулся. Братья, все еще стоявшие на коленях, платили дань усопшему; Иоанн рыдал, не отрывая губ от ног настоятеля. Старый раввин переводил взгляд с одного на другого, словно вопрошая, и вдруг увидел сына Марии, спокойно стоявшего в дальнем конце кельи, сложа руки на груди. И лицо его тоже светилось той же покойной и торжествующей улыбкой.

— Адонай, Боже мой, — в ужасе прошептал раввин, — сколько еще Ты будешь искушать мое сердце? Помоги же мне наконец понять и решить!

На следующий день из пустыни поднялось свирепое кроваво-красное солнце, окутанное черной дымкой песчаной бури. С востока задул раскаленный ветер, мир почернел. Две черные собаки пытались лаять, но песок забивался им в пасти, и они умолкли. Верблюды, вжавшись в землю, закрыли глаза и замерли в ожидании.