Последнее искушение Христа

— Возлюбленные Марфа и Мария, я сменю свое имя. Вашего брата, которого я воскресил, убили. Я займу его место здесь, в углу. Я буду пасти его скот, я буду пахать, сеять и убирать урожай на его полях. А когда по вечерам я буду возвращаться домой, мои сестры будут омывать мои усталые ноги и готовить мне пищу. А потом я буду садиться перед огнем на его скамейку. И звать меня будут Лазарь.

Арапчонок не сводил с него глаз. И чем дольше он смотрел, тем больше менялись лицо Иисуса и все его тело — голова, грудь, руки и ноги. Он все сильнее начинал походить на Лазаря, живого и здорового Лазаря, с крепкой шеей, загорелой грудью, огрубевшими мозолистыми руками. Сестры трепеща следили в полумраке за этим преображением.

— Я изменил свое тело. Я изменил свою душу. Привет вам! Я объявлю войну нищете и посту. Душа — веселый зверь. Уста, скрывающиеся за этими усами и бородой, — уста души. Я объявляю войну целомудрию. Немые неподвижные младенцы живут в чреве каждой женщины. Раскройте врата и выпустите их в свет! Незачинающий убивает… Что ты плачешь, Марфа?

— Как еще я могу ответить тебе? У нас, женщин, нет другого ответа.

— У нас, женщин, объятия всегда раскрыты, — раскинув руки, промолвила Мария. — Входи, мой господин. Садись. Распоряжайся. Ты — хозяин дома.

Я закончил борьбу с Господом, — сияя, продолжил Иисус. — Мы помирились. Больше я не буду делать кресты. Я буду делать корыта, колыбели, кровати. Я принесу мои инструменты из Назарета и приведу свою несчастную мать, чтобы внуки наконец одарили ее своей нежностью.

Мария сжала его руку, Марфа облокотилась на его колени. Свернувшись перед огнем, арапчонок делал вид, что спит, но между длинных ресниц то и дело поблескивали его черные глаза — он наблюдал за Иисусом, и хитрая довольная улыбка растекалась по его лицу.

— Я ткала, рабби, твои страсти на белом-белом одеяле — крест, а вокруг тысячи тысяч ласточек. Я пускала челнок то с черной, то с красной нитью и пела погребальную песнь — ты услышал меня, сжалился и пришел, — сказала Мария.

— Я умею лишь месить тесто, стирать белье и говорить «да», — вступила Марфа. — Это мои единственные достоинства. Я знаю, ты выберешь мою сестру себе в жены, но позволь мне дышать с вами одним воздухом, позволь мне стелить и взбивать вам постель и хлопотать по хозяйству, — она вздохнула и продолжила: — Девушки в нашей деревне поют песню, очень грустную песню. Они поют ее весной, в дни, когда птицы высиживают своих птенцов. Позволь мне спеть ее, и ты поймешь, ибо в ней вся моя печаль:

Эй, вы, юнцы желторотые,
Я устала, устала себя продавать,
Все отдам, отдам по дешевке,
Но нет купца на мое добро.

За гнездышко ласточки — губы свои,
За яйцо орла — нежную грудь,
За боль сердечную — всю себя.
Пусть же купит меня кто-нибудь.

Глаза Марфы набухли от слез, а Мария обняла Иисуса за пояс, словно боясь, что его отнимут у нее. Сердце у Марфы заныло так, будто его пронзили острым ножом, но, собравшись с силами, она продолжила:

— И еще, рабби, я хочу сказать тебе одну вещь, а потом я уйду и оставлю вас одних с Марией. Однажды неподалеку отсюда, в Вифлееме Иудейском, жил молодой князь по имени Вооз. Дело было летом, и слуги его, сжав, обмолотив и отвеяв зерно, сложили его на току, справа — пшеница, слева — жмых. Он же улегся между двумя скирдами и заснул. В середине ночи на ток тихо вошла бедная женщина по имени Руфь и опустилась возле его ног. Она была бездетной вдовой, и много горестей выпало на ее долю. Мужчина почувствовал в ногах тепло ее тела, протянул руку и уложил ее рядом с собой… Понимаешь ли ты меня, рабби?

— Да. Продолжай.

— Я ухожу, — поднялась Марфа.

Иисус и Мария остались одни. Взяв циновку и одеяло, на котором были вышиты крест и ласточки, они поднялись на, крышу. Они легли и укрылись тканью, чтобы Господь не видел их, и принялись ласкать друг друга. Вдруг одеяло соскользнуло, Иисус открыл глаза и увидел арапчонка, который сидел на краю крыши. В руках у него была пастушья свирель, и он играл, устремив взор на Иерусалим.

На следующий день вся деревня ходила полюбоваться на нового Лазаря. Арапчонок сновал взад и вперед, носил воду, доил овец, помогал Марфе растапливать очаг, а потом садился на порог и играл на своей свирели. С дарами пшеницы, молока, фиников и меда крестьяне приходили приветствовать странного гостя, столь походившего на Лазаря. Арапчонок всем понравился, его тискали и смеялись с ним, и тот смеялся вместе с вифанцами.

Пришел и слепой старейшина. Протянув руку, он ощупал лицо Иисуса, его ноги, руки, потом покачал головой и рассмеялся.

— Да вы что, совсем ослепли? — закричал он собравшимся во дворе жителям. — Это не Лазарь. Дыхание его пахнет иначе, он иначе сложен, и кости у него крепче. Их и мечом не рассечь.