Последнее искушение Христа

— Сиди! — приказал он. — Не уходи! Стыд тоже искушение. Преодолей его и останься! Наберись терпения — я буду задавать тебе вопросы. Я буду спрашивать, а ты будешь отвечать. Зачем ты пришел в обитель?

— Чтобы спастись.

— Спастись? От чего? От кого?

— От Бога.

— От Бога? — воскликнул в ужасе раввин.

— Он преследовал меня, вонзал свои когти мне в голову, в сердце, в тело и желал столкнуть меня…

— Куда?

— В пропасть.

— В какую пропасть?

— В Его пропасть. Он велит мне встать и заговорить, но что я могу сказать? «Мне нечего сказать, оставь меня!» — кричал я Ему. Но Он не оставлял меня. «Ах, Ты не желаешь оставить меня?! Хорошо же, вот я Тебе покажу! Ты увидишь, почувствуешь ко мне отвращение и оставишь меня». Так я впал во все грехи.

— Во все грехи?! — воскликнул раввин. Но юноша не слышал старика. Негодование и боль овладели им.

— К чему было избирать меня? Заглядывал ли Он в сердце мое?! Все змеи сплелись там, внутри меня, и издают шипение. Шипят и пляшут. Все грехи. А первый, самый первый…

Он запнулся. Пот выступил у корней его волос. Юноша умолк.

— «Первый, самый первый»? — тихо повторил раввин.

— Магдалина! — сказал юноша и поднял голову.

— Магдалина?!

Почтенный раввин побледнел.

— Это я виноват, что она вступила на этот путь, я. Еще малым, ребенком я дал ей познать плоть. Я исповедуюсь! Слушай же и трепещи, почтенный раввин! Мне было тогда около трех лет, я забрался в твой дом, когда никого из вас там не было, взял Магдалину за руку, мы разделись, легли наземь, и наши стопы прильнули друг к другу. О, какая это была радость, какой грех! С тех пор и пропала Магдалина, ибо не могла она больше жить без мужчины, без мужчин…

Сын Марин глянул на почтенного раввина, но тог зажал голову в коленях и молчал.

— Это я виноват! Я! Я! — воскликнул Сын Марии, ударяя себя в грудь. Спустя некоторое время он заговорил снова:

— И если бы только это! Сызмала скрываю я глубоко внутри себя не только демона прелюбодеяния, но и демона гордыни, почтенный раввин! Еще совсем маленьким — я и на ногах стоял еще не совсем твердо и все хватался за стену, чтобы не упасть, — уже тогда я мысленно взывал в гордыне: «Боже! Сделай и меня Богом! Боже! Сделай и меня Богом! Боже! Сделай и меня Богом!» И ходил, держась за стену. А однажды я держал обеими руками огромную гроздь винограда, проходившая мимо цыганка приблизилась присела рядом, взяла меня за руку и сказала: «Дай мне виноград, а я поведаю тебе твою судьбу». Я дал ей виноград, она склонилась над моей ладонью и воскликнула: «О! О! Я вижу кресты, кресты и звезды!» И засмеялась. «Ты станешь царем Иудейским!» — сказала она и пошла прочь. А я поверил в это, возгордился и уже с тех пор, дядя Симеон, уже с тех пор повредился рассудком. До нынешнего дня не исповедовался я в том перед человеком, ты — первый, кому я говорю все это, дядя Симеон. С того самого дня я повредился рассудком.

Он умолк и, помолчав немного, закричал:

— Я — Люцифер! Я! Я!

Раввин оторвал голову от колен и простер руку к устам юноши.

— Молчи! — приказал он.

— Не буду молчать! — ответил распалившийся юноша. — Коль я заговорил, так не буду молчать! Я — лжец, лицемер, трус и никогда не говорю правду, не имея на то смелости. Когда я смотрю на идущую мимо женщину, то краснею и опускаю голову, но в глазах у меня одно лишь прелюбодеяние. Я не поднимаю руки, чтобы украсть, побить или убить кого-нибудь, но не потому, что не желаю того, а потому что боюсь. Хочу поднять голову против собственной матери, против центуриона, против Бога — и боюсь. Я боюсь, боюсь! Если ты отверзнешь мне нутро, то увидишь, что там, внутри, сидит дрожащий заяц — Страх. Страх, и ничего больше. Он для меня и отец, и мать, и Бог.

Почтенный раввин взял юношу за руки и держал их в своих ладонях, желая успокоить его, но тот вздрагивал и трепетал.

— Не бойся, дитя мое, — говорил раввин, пытаясь утешить его. — Чем больше демонов внутри нас, тем больше ангелов можем мы сотворить. Ибо ангелами называем мы раскаявшихся демонов, поверь мне. Один только вопрос хочу я задать тебе, Иисусе: ты когда-нибудь познавал женщину?

— Нет, — тихо ответил юноша.

— И не хочешь познать?

Юноша покраснел. Он молчал, не произнося ни звука, и только кровь стучала у него в висках.

— Не хочешь познать? — снова спросил старец.

— Хочу… — ответил юноша так тихо, что раввин едва услыхал его.

Но Сын Марии тут же встрепенулся, словно пробуждаясь ото сна, и закричал:

— Не хочу! Не хочу!

— Почему? — спросил раввин, не зная другого средства исцелить юношу от страдания.

Он судил по себе самому, он судил по множеству одержимых, которые пускали пену изо рта, кричали, богохульствовали, оттого что им было тесно в этом мире, но, взяв жену, уже не чувствовали тесноты, а произведя на свет детей, и вовсе успокаивались.

— Мне этого недостаточно, — сказал юноша уже твердо. — Мне мало этого.

— Недостаточно? — спросил изумленный раввин. — Чего же ты хочешь?