Юноша тоже стоял на коленях перед очагом, смотря на огонь, но мысли его витали далеко. Ему казалось, будто он уже добрался до обители в пустыне, облачился в белоснежную рясу и теперь прогуливается в уединении, и сердце его плавало маленькой золотой рыбкой в глубоких водах Божьих. Снаружи было светопреставление, а внутри него — мир, любовь, безопасность.
— Иисусе, — снова послышался голос рядом. — Ты спрашивал, помню ли я, как мы играли малыми детьми…
Лицо Магдалины светилось в отблесках огня ярким красным светом, словно раскаленное железо. Но углубившийся в пустыню юноша не слышал.
— Тебе было три года, Иисусе, а мне — на год больше, — снова заговорила женщина. — У двери моего дома было три ступеньки, я сидела на верхней и смотрела, как ты несколько часов кряду, падая и снова вставая, тщетно пытался подняться на первую ступеньку. А я даже руки не протянула, чтобы помочь тебе. Мне хотелось, чтобы ты добрался до меня, но только после того, как намучаешься вдоволь… Помнишь?
Демон, один из семи пребывавших в ней демонов, подстрекал ее вести такие разговоры и мучить находившегося рядом мужчину.
— Затем, несколько часов спустя, тебе все же удалось подняться на первую ступеньку, и ты принялся подниматься на вторую… Затем — на третью, где я сидела неподвижно и ожидала тебя. А затем…
Юноша встрепенулся, протянул руку.
— Молчи! — воскликнул он. — Остановись!
Но лицо женщины светилось и играло, отблески огня лизали ее брови, губы, подбородок, открытую шею. Она взяла горсть лавровых листьев, чтобы бросить их в огонь, и вздохнула:
— А затем ты взял меня за руку, взял меня за руку, Иисусе, мы пошли внутрь и легли на камешках во дворе. Мы прильнули друг к другу стопами и чувствовали, как тепло наших тел сливается, поднимаясь от ног к бедрам, к пояснице, мы закрыли глаза…
— Молчи — снова воскликнул юноша и протянул руку, чтобы зажать ей рот, но сдержался, боясь прикасаться к ее губам.
Женщина вздохнула.
— Большего наслаждения я не испытывала никогда в жизни, — прошептала она, понизив голос, и добавила: — Это наслаждение я и пытаюсь найти каждый раз то с одним, то с другим мужчиной… Это наслаждение, Иисусе… Но тщетно стремлюсь я к нему… Юноша спрятал лицо между коленями. «Адонаи, — шептал он — Помоги, Адонаи!» В комнате было тепло, тихо и слышно только, как посвистывает пожирающий дрова огонь да закипает, издавая запахи, еда. А снаружи небо шумно низвергало мужские воды на открывшую ему свое лоно томно стонавшую землю.
— О чем ты думаешь, Иисусе? — спросила Магдалина, не решаясь больше смотреть на мужчину.
— О Боге, — ответил тот сдавленным голосом. — О Боге, об Адонаи.
Сказав это, Сын Марии тут же раскаялся, что произнес в этом доме Его святое имя.
Магдалина резко вскочила и отошла от огня к двери. Ярость охватила ее.
«Вот кто, — подумала она, — вот кто враг лютый. Вот кто всегда вмешивается, вот кто зол, завистлив и не дает нам радоваться…»
Она стала у двери и прислушалась. Небо ревело, поднялся смерч, гранатовые деревья во дворе ударялись друг о друга, готовые сломаться.
— Дождь идет, — сказала Магдалина.
— Я пойду, — ответил юноша и встал.
— Сначала поешь, наберись сил. Куда ты пойдешь в эту пору? Темно, хоть глаз выколи, и дождь льет.
Она сняла висевшую на стене круглую циновку и положила ее на пол. Затем поставила горшок, открыла выдолбленный в стене шкафчик, достала оттуда зачерствевший ячменный калач и две глиняные миски.
— Вот трапеза блудницы, — сказала Магдалина. — Отведай, если не брезгуешь, святоша.
Юноша проголодался и сразу же протянул руку. Женщина расхохоталась.
— Так вот и приступишь к еде? — прошипела она. — Даже не сотворив молитвы? Не возблагодарив Бога за то, что Он посылает тебе хлеб, бобы и блудниц?
Кусок, застрял у юноши в горле.
— Мария, — сказал он. — За что ты ненавидишь меня? За что ты мучаешь меня? Вот видишь, этой ночью я делю с тобой хлеб, мы помирились. То, что случилось, случилось. Прости меня. Для этого я и пришел сюда.
— Ешь и не хнычь. Умей сам взять прощение, коль тебе не дают его. Ты ведь мужчина. Она взяла хлеб, разломила его и засмеялась.
— Благословенно да будет имя Того, кто посылает в мир хлеб, бобы и блудниц! И набожных посетителей!
Стоя на коленях друг против друга под горящим светильником, они не произнесли больше ни слова. Оба были голодны, оба провели напряженный день и теперь ели, чтобы набраться сил.
Дождь на дворе стал утихать. Небо исчерпалось, земля насытилась, и было слышно только, как веселые ручейки, пересмеиваясь, бегут вниз по мостовой селения.
Они поели. В шкафчике нашлось немного темного красного вина, они выпили его, а напоследок полакомились медовыми финиками. Некоторое время они молча смотрели на уже угасавший огонь, и мысли их кружили то тут, то там, танцуя вместе с его последними искрами.