Последнее искушение. Эпилог

— Нет, я же сказала: предстоит серьезный разговор, и пить мне нельзя: я за рулем, — решительно отказалась Даша и, сев в одно из кресел перед его столом, указала на другое: — Садитесь сюда! Так будет лучше.

«Она уже мной командует. Это — хороший признак!» — мысленно заключил Юхновский и, послушно усевшись в предложенное кресло, мягко произнес:

— Слушаю внимательно, Дашенька. Ради вас я отставил все дела!

— Надеюсь, я не надолго вас от них оторву, — спокойно начала Даша. — Хочу лишь сказать, что обстоятельства сложились так,.. — она запнулась, стараясь унять охватывающее ее волнение, — что... в общем,.. я согласна стать вашей женой,.. если вы по-прежнему желаете этого.

Юхновский ждал этого и все же почувствовал, как горячая волна счастья захлестнула его сердце. Вскочив с кресла, он картинно упал перед ней на колени и с юношеским пылом произнес:

— Я так счастлив наконец услышать это, дорогая Дашенька! Клянусь! Вы никогда не пожалеете о своем решении!

Он сделал паузу и, все еще стоя на коленях, но уже по-деловому, спросил:

— Значит, муж дал согласие на развод? Невероятно!

На глазах у Даши непроизвольно выступили слезы, и она, не скрывая горя, честно ответила:

— Да, это так. Более того, он нас с сыном бросил, Лев Григорьевич, и улетает жить на Алтай! Сегодня, ночным рейсом.

Ничуть не стесняясь его, Даша всхлипнула, но справилась с собой, вытерла глаза платочком и деловито сказала:

— Но поскольку рисковать я больше не хочу, мы должны заключить брачный контракт! Так принято на Западе, они относятся к браку серьезно... Вы согласны со мной, Лев Григорьевич?

Юхновский встал с колен, стараясь скрыть, что озадачен. «Это неспроста она затеяла, — мысленно встревожился он. — Но сейчас все выясню». И он, снова сев в кресло, уклончиво ответил:

— В общем, да. А что конкретно, Дашенька, ты хотела бы туда включить?

— Главным образом, три пункта, — твердо поставила она условие, которое заранее хорошо обдумала. — И первое — это раздельное владение имуществом, чтобы никто не посмел обвинить меня в корысти!

— Благородно! — не удержавшись, одобрил олигарх и, понимая, что остальные условия — главные, нетерпеливо спросил: — Ну, а еще?

— Выкупить и перевести на имя сына контрольный пакет акций «Алтайского самородка» и безвозмездно вернуть мне фамильные драгоценности, которые — по традиции — я должна передать его будущей жене.

Юхновский облегченно вздохнул, резонно опасаясь значительно больших требований, и все же поинтересовался:

— Насчет наследства бояр Стрешневых ясно, а вот зачем твоему сыну этот обанкротившийся концерн? Не лучше ли мне положить на его имя парочку миллионов долларов!

— Я же сказала, что не желаю грязных сплетен: будто вышла за тебя из корыстных побуждений! — досадливо морщась, объяснила Даша. — А концерн «Алтайский самородок», основанный его отцом, даст Юре со временем не только достаток, но и солидное положение в обществе.

— Если он не обанкротится, — усмехнулся Юхновский, но, немного подумав, одобрительно заметил: — Хотя этого допустить нельзя, чтобы не испортить его репутацию, сохранить на будущее добрую славу Юрочкиной фамилии, — и уже перейдя на ты, добавил: — Ведь он у тебя, если помню, княжеского рода?

Даша не ответила, лишь улыбнулась, и он великодушно заключил:

— Ну что ж, быть по сему! Срочно начнем оформлять твой развод. Я сумею провести эту операцию в темпе и в отсутствие твоего беглеца.

* * *

Собрав чемодан с самыми необходимыми вещами, Петр в конце рабочего дня приехал в офис «Алтайского самородка», чтобы передать последние дела из рук в руки Казакову и уже оттуда отправиться прямо в аэропорт. Расставание с дедом и бабушкой было тягостным. Вера Петровна не могла простить внуку его разрыв с родителями, а профессор — того, что в поисках удачи безответственно бросает маленького сына и Дашу, которую старый интеллигент обожал и считал совершенством.

— Нет, я тебя не узнаю — ты стал каким-то чужим! — горестно посетовала Вера Петровна, помогая ему укладывать вещи. — И пенять могу только на себя, ведь это я тебя маленького воспитывала. Но разве учила быть эгоистичным и черствым?

Петр, насупив брови, не отвечал, и она напоследок выразила надежду:

— Ну что ж, Бог тебе судья! Только он точно знает: что хорошо и что плохо. Теперь же мечтаю об одном: чтоб он образумил тебя, Петруша, и послал удачу!

А Степан Алексеевич, выйдя в прихожую, когда Петр уже уходил, лишь хмуро сказал на прощанье:

— Я все же надеюсь, что добрые задатки, которые все мы старались в тебе развить, и врожденное благородство заставят тебя одуматься и исправить то, что ты сгоряча натворил. А до этого, — пригрозил он, еле сдерживая гнев. — знать тебя больше не хочу!

Лицо деда перекосилось от боли, и он схватился за сердце. Перепуганная Вера Петровна сразу бросилась к мужу и увела его в комнату, лишь бросив на внука укоризненный взгляд. И теперь, передавая Казакову последние важные документы, Петр ему пожаловался:

— Ну никто меня не понимает! Может, я и вправду такой негодяй? Но ведь не могу поступить иначе — хоть веди на расстрел!